Книга Ребенок - Евгения Кайдалова

Спасительная мысль пришла ко мне поистине свыше: в нашем районе находилась военная академия. В основном она занимала роскошный Петровский дворец, стоящий в парке, но один из корпусов выходил как раз на ту улицу, по которой я сейчас спасалась бегством. В проходной всегда дежурил какой-нибудь молодой офицер – я это знала наверняка, постоянно возвращаясь мимо этого здания домой. Вот куда я брошусь за помощью – к нашей армии!

Я успела подняться на верхнюю ступеньку и до застекленных дверей оставалось буквально два шага, как сзади меня схватили за плечо и потащили вниз. Однако мне удалось удержаться на площадке перед входом, и борьба между мной и преследователем началась прямо на глазах у дежурного. Только смотрел ли он на нас или даже не заметил, думая о своем? Не знаю – в пылу драки мне было не до того, чтобы на что-то обращать внимание. Кажется, я не кричала, в безмолвном ужасе ночного кошмара пинаясь и молотя руками, а значит, не могла обратить на себя внимание. На помощь мне никто не приходил.

Силы мои сдали быстро. Когда незнакомец стащил меня со ступенек, я уже почти не могла сопротивляться, и перед самой дверцей машины, уверенно для меня распахнутой, мне удалось лишь плюнуть ему в лицо. Плевок был сделан со всей яростью, скопившейся во мне за сегодняшний день, и мало чем отличался от плевка змеиным ядом.

Ход оказался нетривиальным, потому что моя ядовитая слюна попала мужчине прямо в глаз. Спустя секунду я получила два удара: один – в грудь, второй – по уху, от второго я полетела на землю. Я не пыталась подняться, обессилев не столько физически, сколько морально, сознавая, что не имеет смысла бороться, если на тебя восстал весь мир. Работодатели и друзья, первые встречные и защитники отечества… Пусть меня берут и тащат куда угодно! На какое-то мгновение мне это стало по-настоящему безразлично.

Я услышала звук заводящегося мотора, а потом меня обдало легким облаком выхлопных газов. Это было все, что осталось от погони и драки. Я не могла поверить, что одержала верх одним плевком, но именно так и было.

– Эй!

Я подняла голову. Молодой офицер, дежуривший в проходной, стоял на верхней ступеньке и вопросительно смотрел вниз, не пытаясь спуститься и подать мне руку.

– Чего это вы тут устроили?

Вопрос был задан строго, я бы даже сказала обвинительно, но я истерически расхохоталась. Какая прелесть! Он все видел, но не подумал вмешаться. Интересно, а если бы я лежала в луже крови, он вызвал бы «скорую»? Или предпочел бы, чтобы утром меня нашел участковый и ответственность лежала на ком-то другом? Я поднялась и, не отряхиваясь, не оправляя пальто, не пытаясь пригладить волосы и вообще придать себе человеческий вид, побрела к чужому дому, где сейчас спал мой ребенок. Раз от окружающего мира не приходится ждать ни любви, ни жалости, ни протянутой руки, мне остается лишь проявлять такую стойкость, чтобы можно было опереться на свое же собственное плечо. А это значит почти окаменеть…

Начиная с этого момента жить мне стало почти легко. Я как будто законсервировала свою душу, и та очень неплохо пребывала в этом состоянии. Антон, наверное, думал, что я переболела желанием работать и смирилась с положением бесправного существа при ребенке, но на самом деле я просто ждала. Ждала того момента, когда смерзшийся ком в душе сможет растаять, заволнуется под налетевшим ветерком и на волнах заиграет солнце.

В принципе я знала даже тот срок, которого мне предстоит дождаться, – сентябрь, который наступит месяцев через пять. В сентябре почти двухлетнего Илью уже примут в ясли, а я смогу наконец-то окунуться в море работы. Пусть это будет только шаг к моему освобождению (ребенок еще слишком мал, и ничего, кроме работы и возни с ним, я все равно видеть не буду), но шаг за шагом и происходит побег из тюрьмы. По мере роста зарплаты я смогу сама снимать себе квартиру, а по мере жизни на работе смогу и встретить другого человека, вместе с которым мы когда-нибудь поедем в горы.

Глядя на Антона, я не могла в душе не посмеяться тому, что он понятия не имеет о моих планах. Когда мы куда-то выбирались вместе, я наблюдала за его веселым лицом с недоброй радостью: подожди, ты еще не знаешь, что тебя ждет! Ах да, забыла сказать, что теперь у нас иногда возникала возможность вместе выйти из дома без ребенка: Антон нашел дешевую няню.

Я никогда не верила в тот тезис, что дешевое означает плохое, и гордилась тем, что умела покупать неплохие вещи за смешную цену. Но в данном случае народная мудрость получила прямую иллюстрацию. Ольга Сергеевна была давно разведенной, пожилой женщиной, несколько моложе Марии Георгиевны, у нее был собственный сын и внуки-школьники, но она не имела к ним никакого доступа. Сын, насколько я поняла по ее вечным жалобам, сбежал в женатую жизнь, с огромным трудом вырвавшись из тесных маминых объятий, и теперь допускал ее в свой дом лишь в качестве гостьи, но не хозяйки своей судьбы. Такая роль Ольгу Сергеевну совсем не устраивала, и внуков она видела редко. А невестку, понятное дело, не выносила как более удачливую конкурентку. Собственнические же чувства в ней были далеко не исчерпаны, и вот они хлынули водопадом.

И мне, и Антону очень хотелось вырываться из дома без ребенка, но делать это за деньги мы не могли. Установив символическую плату, Ольга Сергеевна смогла приобрести себе внука в виде Ильи, но не такого, которого нужно по-настоящему растить и воспитывать, а такого, рядом с которым можно себя чувствовать значимым существом. А в виде меня она приобрела невестку, которую можно пилить за неправильное воспитание, но которая не пикнет в ответ. Райская жизнь! Мне даже казалось, что за время работы у нас наша няня помолодела и поздоровела, как и положено нормальному энергетическому вампиру.

«Сначала рожают в восемнадцать лет, а потом жалуются, что тяжело! И где голова была? Хорошо, я вас жалею, а другие бы вам так помогать не стали, нет. Дураков-то мало. Ну ладно уж, идите гуляйте, непутевые!»

«Ни еды нормальной в доме, ни питья! Чем я его кормить-то должна? Котлетами? Так это не котлеты, а неизвестно что. Детей заводить умеем, а готовить не умеем! Ну и матери пошли! Ладно уж, идите, сама что-нибудь приготовлю».

«Это какой же пылью у тебя ребенок дышит! Где? Да вон там: и под кроватью, и под диваном. И за шкафом, если заглянуть. Странно, что он у тебя еще болеет редко».

Такое я должна была выслушивать каждый раз как перед уходом из дома, так и после возвращения. Антон вручал Ольге Сергеевне деньги и уходил на кухню пить пиво – его плата за ребенка была внесена. А я вносила свою в то время, когда наша няня с наслаждением вытягивала из меня нервы. Каждая ее, возможно, и справедливая, фраза была как запущенная внутрь меня корявая рука, которая скребла и корежила. Я уверена, что исключительно ради этой, второй части своего гонорара Ольга Сергеевна и сидела с Ильей. Те апрель и май, что она у нас проработала, я вспоминаю как период садомазохизма: я получала удовольствие от свободных прогулок и встреч с друзьями с острой приправой унижения.

Вслед за Ольгой Сергеевной в моей памяти длинной цепочкой тянутся десятки пожилых людей (преимущественно женщин), с которыми бы я никогда не пересеклась в жизни, если бы не ребенок. И вся эта цепочка состоит из черных пятен. Удивительным образом один лишь факт рождения ребенка поставил меня перед ними всеми в положение более низкого существа. Не важно, кем эти люди были: дворниками или почтальоншами, уборщицами или уличными торговцами, не важно, какое ограниченное количество извилин было у них в голове и как редко эти извилины использовались, все они считали за правило поставить себя надо мной указующими фразами: