Книга Сфера - Дейв Эггерс

– А что на видео?

– Короче. Один из редких случаев, когда они были вместе, – ну, по крайней мере ночью. Какое-то видео, где-то на пирсе. Там была камера слежения – видимо, потому что в пакгаузах хранят всякое. И, в общем, на пленке родители тусуются ночью на пирсе.

– У них что там, секс?

– Нет, гораздо хуже. Ой блин, Мэй, это кошмар какой-то, это просто какой-то ******.[36]У меня родители периодически устраивают такую тусовку – типа собирают супружеские пары и закатывают попойку. Они мне рассказывали. Удалбываются, пьют, идут танцевать, гуляют всю ночь. В годовщину свадьбы, каждый год. Иногда в городе, иногда сматываются куда-нибудь в Мексику. Такое от заката до рассвета, чтоб молодость вернуть, брак обновить, ля-ля-тополя.

– Так.

– В общем, я знаю, что это их годовщина. Мне было шесть лет.

– И?

– Одно дело – если б я еще не родилась… Ой блин. Короче. Не знаю, что они делали до того, но где-то в час ночи они приходят под эту камеру. Распивают бутылку вина, сидят над водой, болтают ногами, поначалу все довольно невинно, скукота. А потом в кадре появляется мужик. Бездомный, что ли, мужик, спотыкается. И родители видят его, смотрят, как он там бродит, все такое. Он им вроде что-то говорит, а они смеются и давай дальше вино лакать. Потом некоторое время ничего не происходит, бездомного в кадре нет. А минут десять спустя он снова появляется в кадре и падает с пирса в воду.

Мэй резко втянула воздух. Сама понимала, что от этого только хуже.

– И твои родители видели, как он упал? Энни уже рыдала:

– В том и дело. Они точно видели. Он футах в трех от них упал. Ну, они вскакивают, наклоняются, в воду кричат. Видно, что психуют. Потом оглядываются, как будто телефон ищут.

– А там был телефон?

– Не знаю. Похоже, что нет. Они не выходят из кадра. Вот это и есть ******.[37]У них на глазах мужик падает в воду, а они так там и торчат. Не бегут за помощью, не зовут полицию, ничего. Не прыгают его спасать. Несколько минут психуют, а потом опять такие садятся, и мама кладет голову отцу на плечо, и они сидят еще минут десять, а потом встают и уходят.

– Может, у них шок был.

– Мэй, они просто встали и ушли. Ни спасателей не вызвали, ничего. В логах не было звонков. Они никому не сообщили. Но на следующий день тело нашлось. И оказалось, что мужик даже не бездомный. Чуток, может, тронутый, но жил с родителями, работал в кулинарии, тарелки мыл. А мои родители смотрели, как он тонет.

Энни давилась слезами.

– Ты им об этом рассказала?

– Нет. Не могу с ними разговаривать. Меня от них сейчас воротит очень сильно.

– Но все это еще не выпустили?

– Уже скоро. Меньше двенадцати часов.

– А Бейли что?

– Ничего не может поделать. Ты же знаешь Бейли.

– Может, я чем-то помогу, – сказала Мэй, понятия не имея, чем тут помогать.

Энни не подала виду, будто верит, что Мэй способна замедлить или остановить надвигающийся ураган.

– Какой-то кошмар. Ой блин, – сказала Энни, словно ее огрело озарением. – У меня больше нет родителей.

* * *

Едва их время истекло, Энни отправилась к себе в офис – сказала, что ляжет там и не встанет больше никогда, – а Мэй вернулась в свою прежнюю ячейку. Надо подумать. Она постояла в дверях, откуда за ней когда-то наблюдал Кальден, и сама понаблюдала за нубами в ЧК; их честный труд, их кивки согрели ее. Такая правильность, такой порядок в их шепотном одобрении и осуждении. Временами какой-нибудь сфероид поднимал голову, улыбался Мэй, скромно махал в камеру зрителям, а затем возвращался к текучке. В Мэй поднялась гордость – за них, за «Сферу», которая привлекает такие вот чистые души. Они открыты. Они правдивы. Они не прячут, не зажимают, не напускают туману.

Поблизости, спиной к ней сидел один нуб – юноша не старше двадцати двух, и его космы вились над головой столбом дыма; работал он так сосредоточенно, что не замечал Мэй. Он бешено, текуче, почти беззвучно печатал, отвечая на запросы клиентов и на «Сферический опрос» одновременно.

– Да, да, весело, грустно, – говорил он, ненапряжно и быстро кивая. – Да, да, нет, Канкун, глубоководное ныряние, роскошный курорт, сбежать на выходные, январь, январь, пофиг, три, два, весело, весело, пофиг, да, «Прада», «Конверс», нет, грустно, грустно, весело, Париж.

Мэй понаблюдала за ним, и ей предстало очевидное решение проблемы Энни. Энни нужна помощь. Энни должна осознать, что она не одна. И тут все встало на свои места. Ну разумеется – решение крылось в самой «Сфере». На свете живут миллионы людей, которые выступят на стороне Энни, мириадами способов выкажут ей нежданную душевную поддержку. Страдание есть страдание, лишь когда страдаешь в тишине, в одиночестве. Боль на публике, на глазах у любящих миллионов – уже не боль. Это общность.

Мэй ушла на крышу. У нее есть долг – не только перед Энни, ее подругой, но перед зрителями. И сейчас, узрев честность и открытость этих нубов, этого косматого юноши, она сожалела о своем лицемерии. Взбираясь по лестнице, она оценивала себя и свой выбор. Только что она умышленно напустила туману. Была открыта наоборот, честна наоборот. Она скрыла от мира звук, а это равносильно лжи миру, миллионам, которые считали, что она неизменно прямодушна и всегда прозрачна.

Она оглядела кампус. Зрители недоумевали, на что она смотрит, с чего вдруг молчание.

– Я хочу показать вам то, что вижу, – сказала Мэй.

Энни хотела спрятаться, страдать в одиночестве, прикрыться. И Мэй хотела уважать ее желание, сохранить ей верность. Но может ли верность одному затмить верность миллионам? Разве не эта логика, не предпочтение личных, временных преимуществ общему добру, привела к бесчисленным историческим ужасам? И вновь решение было прямо перед ней, окружало ее со всех сторон. Мэй должна помочь Энни и дочиста отмыть собственную прозрачность; то и другое достижимо одним смелым поступком. Она глянула, который час. Еще два часа до презентации «Душевного поиска». Мэй вышла на крышу, про себя составляя внятное заявление. А вскоре направилась в туалет, прямо на место преступления, и там, увидев себя в зеркале, поняла, что должна сказать. Она глубоко вдохнула.

– Привет, зрители. Я хочу сделать объявление, и говорить мне тяжело. Но мне кажется, что так будет правильнее. Всего час назад, как знают многие из вас, я вошла в этот туалет, якобы собираясь сделать свои дела во второй кабинке, вон там. – Она повернулась к кабинкам. – Но войдя туда, я села, отключила звук и провела частную беседу с моей подругой Энни Эллертон.

На запястье уже сыпались сотни комментариев, и в самом популярном ее уже прощали: «Мэй, разговаривать в туалете не запрещено! Не переживай. Мы в тебя верим».