Книга Последняя милость - Луиз Пенни

— Это было зажато в руке Эл. — Гамаш старался говорить как можно мягче, хотя понимал, что никакая интонация не может смягчить жестокость его слов. — Возможно, психика Эл и была неуравновешенной, но ее душа осталась прежней. Она знала, что по-настоящему важно в этой жизни. В течение лет, проведенных на улице, она бережно хранила вот эти две вещи. — Он коснулся шкатулки и кивнул на кулон. — Память о вас троих. Она окружила себя своими друзьями.

— Мы пытались помочь ей. Сначала она долго лежала в разных больницах, а потом стала бродяжничать. Мы не могли себе представить нашу Эл, живущую на улице. Мы неоднократно пытались устроить ее в приюты, но она всегда оттуда убегала. Со временем нам пришлось с этим смириться и научиться уважать ее желания.

— Когда у нее отняли Сиси? — спросил Гамаш.

— Я точно не знаю. Думаю, что ей было около десяти, когда Эл забрали в больницу.

Они немного помолчали. И Эмили, и Гамаш представляли себе, что должна была пережить маленькая девочка, которую забрали из дома. Пускай это было грязное, нездоровое место, но оно было ее домом, единственным домом, который она знала.

— Когда вы снова увидели Эл?

— Мы с Матушкой и Кей часто ездим в Монреаль на автобусе и пару лет назад, на автобусной станции увидели Эл. Конечно, для нас это был шок, но со временем мы привыкли.

— Вы показывали ей работы Клары?

— Работы Клары? Зачем? — Вопрос старшего инспектора явно озадачил Эм. — Наши встречи длились не дольше нескольких минут. Мы передавали ей одежду, одеяла, еду, немного денег, но мы никогда не показывали ей работы Клары. Зачем бы мы стали это делать?

— Вы никогда не показывали ей фотографию Клары?

— Нет. — Эм казалась совершенно сбитой с толку.

Действительно, зачем бы они стали это делать?

«Я всегда любила твое искусство, Клара…» Именно эти слова произнесла Эл, когда Клара была в отчаянии и чувствовала себя глубоко несчастной.

«Я всегда любила твое искусство».

Гамаш смотрел на пылающий в камине огонь, чувствуя на лице его приятное согревающее тепло. Он должен был задать следующий вопрос, и смягчить его было невозможно.

— Как вы узнали, что Эл убили?

Эм явно готовилась к подобному вопросу и отреагировала совершенно спокойно.

— Когда мы вернулись в Монреаль двадцать третьего декабря, чтобы вручить ей рождественский подарок.

— Зачем вам было возвращаться? Почему вы не вручили ей подарок после презентации книги Руфи?

— Эл была человеком привычки. Ее расстраивало все, что нарушало обычный порядок вещей. Несколько лет назад мы попытались поздравить ее заранее, и она очень огорчилась. Мы усвоили урок. Подарок должен был быть вручен именно двадцать третьего. Вас это удивляет, старший инспектор?

Гамаша это не просто удивляло. Он не верил своим ушам. Как могла нищенка, живущая на улице, иметь подобные привычки? Он сомневался, что она вообще знала, какой на дворе день и какое число.

— Генри знает, когда его должны кормить и когда наступает время для прогулки, — сказала Эмили, после того как Гамаш изложил ей свои соображения. — Я не хочу сравнивать Эл со своим щенком, но в чем-то они действительно были похожи. У Эл было чрезвычайно развитое природное чутье и безошибочная интуиция. Да, она выжила из ума, она страдала навязчивыми идеями, она жила на улице, покрытая собственными экскрементами и пьяная, но ее душа оставалась такой же чистой и незапятнанной, как много лет назад. Мы не нашли ее ни у входа в «Огилви», ни на автобусной станции и решили позвонить в полицию. Там нам сказали, что ее убили.

Эм отвела взгляд. Чувствовалось, что обычное самообладание начинает изменять ей. Тем не менее Гамаш знал, что ей придется выдержать испытание еще одним вопросом.

— А когда вы узнали, что Эл убила ее собственная дочь?

Глаза Эмили расширились от ужаса.

— Sacré, — прошептала она.

Глава 35

— Нет! — завопил Бювуар. — Остановите же его! Защищайте ворота!

— Смотрите, смотрите! — Роберт Лемье ерзал рядом с ним на диване, тыча пальцем в экран телевизора, на котором игрок «Нью-йоркских рейнджеров» быстро приближался к воротам.

— Удар! — воскликнул комментатор.

Бювуар и Лемье дружно подались вперед и, стиснув зубы, наблюдали за маленькой черной точкой, отделившейся от клюшки рейнджера. Габри вцепился в подлокотники кресла, а рука Оливье зависла над блюдом с сыром.

— Он забрасывает шайбу! — раздался пронзительный крик комментатора.

— Томас! Чертов Томас! — Лемье повернулся к Бювуару. — Сколько они ему платят? Чертову кучу миллионов в год! И он не смог отбить эту шайбу?

— Они платят ему всего около пяти миллионов, — сказал Габри, деликатно отламывая своими огромными ручищами кусок багета и намазывая его сыром «Святой Альбрэ». Добавив сверху тонкий слой джема, он предложил: — Еще вина?

— Да, пожалуй.

Бювуар протянул свой бокал. Он впервые смотрел хоккейный матч без пива и чипсов, но, как оказалось, вино и сыр были ничем не хуже. Ему нравилось такое изысканное дополнение к игре. И ему определенно начинал нравиться агент Лемье. До сегодняшнего вечера он воспринимал его как подвижный предмет мебели, нечто вроде кресла на колесиках. Вещь, несомненно, полезная, но вы же не станете завязывать дружеские отношения с креслом? Однако сегодня, когда они разделяли горечь унизительного поражения их команды в игре с этими паршивыми «Нью-йоркскими рейнджерами»,

Лемье показал себя стойким и понимающим союзником. Так же, как Габри и Оливье, надо отдать им должное.

Зазвучал знакомый мотив «Хоккейный вечер в Канаде», и Бювуар встал, чтобы размять ноги. Старший инспектор Гамаш сидел в кресле в другом конце гостиной и звонил по телефону. Бювуар направился к нему.

— Томас пропустил еще одну шайбу, — сказал он.

— Я видел. Он слишком далеко вышел из ворот.

— Это его тактика. Устрашение противника.

— Ну и как, срабатывает?

— Не сегодня, — вздохнул Бювуар, забрал пустой бокал шефа и отнес его Габри.

Чертов Томас! Даже он сыграл бы лучше. Пока шла реклама, Бювуар представлял себя в воротах «Монреаль Канадиенс». Но он не был вратарем. Он был нападающим. Бювуар любил быть в центре внимания, любил стремительное скольжение на коньках, учащенное дыхание, звук, с которым шайба ударяется о клюшку, и сердитое мычание прижатого к борту противника.

Нет, инспектор достаточно объективно оценивал себя и понимал, что ему никогда не стать вратарем.

Вратарем был Гамаш. Именно он был тем игроком, который всегда спасал ворота их команды.

Бювуар взял у Габри наполненный бокал, отнес его обратно и поставил на стол, рядом с телефоном. Гамаш благодарно кивнул.