Книга Бьющееся стекло - Нэнси-Гэй Ротстейн

Последующие занятия проходили по образцу, заданному на том, первом. Девять участников семинара обсуждали произведения, о каждом отрывке доктор Стэффорд нетерпеливо и настойчиво спрашивал, хорош ли он.

Услышав ответ, Стэффорд порой требовал объяснения, причем никогда не было возможности предугадать, удовлетворится ли он услышанным, либо же станет настаивать на более вдумчивом анализе. Когда Стэффорд обращался к ней, Барбара трепетала. Он мог быть крайне резок в суждениях, и ей совсем не хотелось стать объектом его насмешливой критики. При этом она чувствовала, что, по всей видимости, таким способом Стэффорд хочет заставить их раскрыться перед ним и друг перед другом, с тем чтобы из интроспективно ориентированных некоммуникабельных индивидуумов сформировалась сплоченная, способная на взаимную поддержку группа.

Хотя уже после первой недели Барбара сменила деловой костюм и туфли на каблуках на «ливайс», свитер и кеды, она все равно выделялась среди прочих: парусиновый верх ее обуви был слишком чистым, а фасон джинсов слишком традиционным. Кроме того, Барбара была на несколько лет старше большинства товарищей по группе. Отличало ее и отношение к творчеству, которое, как ей казалось, требовало полной отдачи. Некоторое время она чувствовала себя чужой среди всех этих представителей новой для нее субкультуры, но постепенно, невзирая на разницу в возрасте, различия в манере одеваться и иной образ жизни, стала сближаться с ними. Стены молчаливого отчуждения, разделявшие первоначально участников семинара, начинали рушиться. Теперь Барбара видела в них таких же людей, как и она сама, обуреваемых жаждой творчества и стремящихся постичь себя, чтобы овладеть той силой, которая вынуждала их писать.

Рита, драматург, на счету которой было уже три поставленных пьесы, являлась мастером диалога. Она могла подвергнуть расчленению прямую речь в любом тексте, убедительно объяснив, почему эту фразу необходимо использовать, а ту следует опустить. Поначалу Барбару удивляло, с чего это драматургу вздумалось посещать семинар по художественной литературе, но со временем причина ее интереса стала яснее. Рита всегда садилась прямо перед доктором Стэффордом и не сводила с него глаз. Если Барбаре выпадал случай поговорить с ним после занятий, Рита непременно оказывалась рядом — тоже задерживалась, внимательно просматривая полученный в этот вечер текст. Создавалось впечатление, будто разыгрывалась пьеса, в которой Рита обязательно отводила себе роль, пусть и не главную. Доктор Стэффорд относился к Рите настороженно, как человек, непривычный к женскому вниманию.

Рядом с Ритой обычно садился молодой человек, являвшийся соискателем степени доктора философии и опубликовавший один рассказ в малоизвестном журнале. Его участие в семинаре объяснялось не столько интересом к литературному творчеству, сколько необходимостью прослушать определенное количество такого рода спецкурсов, чтобы быть допущенным к защите диссертации. Поскольку все знали, что за пять лет существования семинара Стэффорда ни один студент не остался у него без удовлетворительной оценки, Джон мог рассчитывать, что заработает нужный балл и не создавая литературных шедевров, только за счет посещаемости.

Относительно внешности Джона можно было с уверенностью сказать лишь то, что глаза у него умные, а нос костлявый. Подбородок скрывала густая, ухоженная бородка, которую он с довольным видом поглаживал на протяжении каждого двухчасового занятия. Отрастил он ее из щегольства или в противовес основательно поредевшим волосам, оставалось только гадать. Будучи плотного телосложения, Джон неизменно появлялся в черных слаксах и голубой рубашке спортивного покроя.

В аудитории он предпочитал выступать скорее в качестве теоретика, нежели полноправного участника творческого процесса. Оставаясь по большей части пассивным слушателем, Джон лишь время от времени комментировал сказанное другими с академической точки зрения, стараясь блеснуть литературной эрудицией. Поначалу это кое-кого раздражало, ведь многие из посещавших семинар выказывали нарочитое пренебрежение к формальному образованию, но спустя месяца три все свыклись с манерой Джона, и его менторские выступления стали вызывать лишь улыбки. Никто даже не снисходил до возражений.

Барбара чувствовала, что изо всей группы больше всего общего у нее было с Ленни. Этот остроумный, мастерски владевший словом молодой человек работал в рекламном агентстве на Мэдисон-авеню. В рабочее время он сочинял рекламные призывы, убеждавшие публику в непревзойденных качествах раскручиваемого агентством товара, а свободное посвящал описанию жизненных обстоятельств и внутреннего мира людей, существовавших лишь в его воображении. Опасаясь, что какой-либо из его рассказов может ненароком обидеть кого-либо из клиентов и не желая лишиться из-за этого кормившей его работы, Ленни публиковался под псевдонимом. Барбара слышала, как он говорил, что работает вплоть до последней минуты, и уходит на занятия, даже не успев перекусить. Несмотря на такой плотный рабочий график, Ленни был легок на подъем, но не суетлив, словно располагал избытком времени. Это впечатление усиливалось благодаря тому, что на протяжении всего занятия он держал в руке старую не зажженную трубку. При росте в шесть футов и два дюйма ему было не так-то просто устроиться на стандартном стуле, и он то прятал ноги под сиденье, то вытягивал перед собой. Последнее представляло некоторую угрозу для доктора Стэффорда, который, будучи всецело поглощенным своими мыслями, энергично расхаживал по аудитории. Барбара всегда обращала внимание на глаза, но у Ленни они прятались за толстыми стеклами очков. Видимо, постоянная работа с текстами сказалась на его зрении.

Худощавый, со вьющимися, традиционно длинными черными волосами, он мог бы считаться красивым, когда бы не глубокие поры: как полагала Барбара — последствие юношеских прыщей, оставивших отметины на его лице и, видимо, навсегда наложивших на его поведение отпечаток неуверенности. Ленни предпочитал общаться с людьми один на один, и неохотно принимал участие в групповых дискуссиях. Барбара чувствовала, что ему непросто самому завязать разговор, и если это случалось, всегда старалась его поддержать. Поэтому, когда однажды вечером он пригласил ее после занятий в кафе, она поняла, что не может отказаться, хотя принять это предложение значило для нее оказаться дома только после полуночи.

— Ты, наверное, удивляешься, почему я занимаюсь рекламой, — промолвил Ленни, когда официантка, поставив перед ним чизбургер, а перед ней коку, удалилась, оставив их за угловым столиком.

Она промолчала, не найдя ответа.

— Если ты умеешь писать, то можешь сочинять что угодно: хоть настоящие литературные произведения, хоть рекламные тексты. В обоих случаях приходится работать со словом, разница лишь в том, как ты сам относишься к тому, что делаешь. Скажем, я, занимаясь рекламой, чувствую, что попросту продаюсь. Это не творчество, а обыкновенная работа по найму.

— Ленни, тебе не кажется, что ты слишком суров к себе? — Барбара была обезоружена такой прямотой. — Большинству писателей приходится заниматься и другой работой, чтобы прокормиться. А ты, по крайней мере, работаешь со словом — в той области, где можешь применить свое дарование.