Книга Гардемарины. Трое из навигацкой школы - Нина Соротокина

Пароль, произнесенный срывающимся от волнения голосом:

— Жизнь Родине…

— Честь никому, — прокричали в ответ Никита и Саша.

— Тише вы. — Алеша просунул через решетку руку для пожатия.

— Как там Гаврила? Его не били?

— Только нам забот про Гаврилу справляться? — проворчал Саша.

Встреча была короткой. Нет, Гаврилу не тронули, он вообще сейчас первый человек на половине княгини. Дом, сэры, странный, проще говоря — дурной. Все криком, боем, руганью… Вся усадьба поделена невидимой чертой на две части. У князя свои прислуга, кухня, кареты, конюшня. Дворня княгини носит одежду белого цвета, у князя все одеты в синее. Белые и синие не то, чтобы враждуют, но не общаются. Нет, Котова он не видел. Отлучиться на свидание было крайне трудно, потому что все друг за другом следят. Все, сэры, пока… могут хватиться. Встретимся послезавтра в это же время…

И Алеша скрылся за деревьями.

— Никита, — сказал Саша другу после ужина. — Я хочу прочитать бестужевские бумаги. Ты не составишь мне компанию?

— Нет. Я предпочитаю черпать знания из книг, а не из личной переписки вице-канцлера. Не обижайся. Я все равно ничего не пойму в этих бумагах. Да мне и неинтересно.

— Как знаешь, — согласился Саша.

Бронзовый арап поднял правую руку, настороженно блеснул кофейно-желтыми глазами, бронзовая собака встала на задние лапы, готовая нарушить тишину библиотеки громким лаем — часы били двенадцать. «Леди Макбет», прошуршав переплетом, послушно вылезла из своего гнезда, и неутомимый рыцарь интриги принялся за дело. Сверток писем приятно тяжелил руку. Александр с трепетом развязал ленту.

Перлюстрация писем… В этом нет ничего постыдного! На изучении чужой переписки держится великая наука — дипломатия. Глаза обшаривают бумаги пока торопливо, бессистемно. Письмо на немецком языке, на французском, цифры, счета, долговая расписка английскому двору. А вот письмо на русском языке… Бог мой, что это?

Полночь — роковое время. Видно, и впрямь вылезает из всех щелей нечистая и носится в воздухе, заигрывая с бодрствующими людьми. На твердой, как пергамент, бумаге Александр с удивлением и благоговением перед великим божеством — СЛУЧАЕМ, прочитал знакомую фамилию, снабженную, чтобы не могло выйти путаницы, именем и отчеством, и подтвержденную должностью — Смоленский губернатор. Внизу бумаги стояла дата — ноябрь 1733 года и подпись. Буква «Ч» была написана уверенно, с крутым нажимом, также явственно были очерчены первые буквы, а потом рука словно притомилась, перо вильнуло вверх-вниз и, совсем обессилев, кончилось безвольной загогулиной. Сомнений не было — в руках у Александра было собственноручное письмо князя Черкасского к герцогу Голштинскому.

Александр пытался сосредоточиться, но никак не мог прочитать все послание целиком, глаза выхватывали только отдельные фразы.

«… На Руси нет места честному человеку… пропадаем все… вся смоленская шляхта присягает сыну Вашему Петру, а Елизавете Петровне регентшей при нем сподручно быть…»

На обороте бумаги четким острым почерком было написано:

«Красный-Милашевич, бывший камер-паж Макленбургской герцогини Екатерины Иоанновны, преступные действия губернатора смоленского Черкасского подтверждает». И подпись: Алексей Бестужев.

Неясный шорох заставил Александра прикрыть письмо рукой и испуганно оглядеться. Окна библиотеки смотрели в сад, круглый месяц с радужным венчиком выбелил листву, тени от деревьев были черны и четки — никаких следов злоумышленников.

Что-то мягкое коснулось ноги. Черт побери! — Черный кот неслышно вытек из-под стола, мягко подпрыгнул и уселся на подоконник, обернув лапы хвостом.

— А, это ты? Знаешь, приятель, десять лет назад наш вице-канцлер помешал Елизавете Петровне взойти на трон русский, — сказал Александр и прикрыл рот ладонью. Кот сидел неподвижно, вперив в Александра зеленые, светящиеся глаза.

— Шел бы ты отсюда, приятель. Я не хочу оскорбить тебя гнусным подозрением… Вряд ли ты шпион Тайной канцелярии, но мои откровения не для твоих ушей. Топай, топай…

Александр растворил окно, и кот, вняв доброму совету, спрыгнул на заштрихованную тенями землю.

Вернувшись к столу, Александр уверенно макнул перо в чернила и приступил к составлению копий. Только под утро кончил он свой труд и, переписав все до буковки, вдруг усомнился в правильности своего поведения.

Все письма были серьезными уликами против Бестужева. Выходило, что вице-канцлер обманщик, вероотступник, взяточник и… много всего такого, чего лучше бы не знать скромному курсанту навигацкой школы. Александр понял, что бремя лишних знаний лишит его покоя на многие годы. За одну ночь пропала спасавшая его наивная уверенность в своей абсолютной правоте. Теперь он не сможет безбоязненно смотреть в глаза и не удивится, если его арестуют — есть за что…

Александр почувствовал себя приобщенным к некой тайной клике, члены которой по виду респектабельные светские люди, а на самом деле — лихие пираты и разбойники. Излишнее любопытство, может быть, еще не сделало его членом этой шайки, но это — первый шаг, и занесена уже нога для другого шага, и недалек тот час, когда он выйдет на большую дорогу светских интриг, сжимая в руке нож.

20

— Ну, Алексей Иванович, — начал Гаврила мрачно, — работы нам здесь, как в холерном бараке. Не в барских прыщах дело. Здесь всех надо лечить от душевного смятения. Никита Григорьевич рассказывал, что есть такое место в Лондоне — Бедлам. Так мне думается, что этот дом тому Бедламу вполне может дать сто очков вперед.

Разговор происходил ночью, когда Алексей вернулся со свидания с друзьями.

— Не знаю никакого Бедлама, — сказал он, зевая. — Давай спать.

— Лучшее средство против истерик, бессонниц и судороги — корни валерьяны. Но валерьяна в их парке не растет, а растет в больших дозах пустырник, иначе — собачья крапива. Пустырник тоже отличное средство…

— Уймись, Гаврила. Поздно уже. Завтра поднимут ни свет ни заря.

— Спокойной ночи, Алексей Иванович.

Но не тут-то было… Далекий гвалт родился где-то в недрах второго этажа, набирая силу покатился по лестнице и закончился под их дверью звонким хоровым выкриком:

— Лекаря!

— По ночам спать надо, — пробовал сопротивляться Гаврила.

— Вот именно — спать, — разводили руками приживалки. — А у их сиятельства бессонница. Велено лекарю находиться неотлучно.

Гаврила выругался, натянул рубаху и ощупью нашел «Салернский кодекс здоровья», чтением которого он развлекал княгиню. Как только дверь отворилась, в Гаврилу вцепились чьи-то руки, сразу поднялся невообразимый галдеж, который, постепенно затихая, двинулся назад к источнику своего зарождения.

Княгиня Аглая Назаровна была барыней очень больной, очень капризной, вздорной и отходчивой. Паралич ног сделал ее навсегда пленницей собственного дома, но кипучая энергия, которой обременила судьба ее бестелесную фигуру, нашла выход в своем обычном и чрезвычайно утомительном для домочадцев и прислуге способе познания большого мира.