Книга Спутники Волкодава. Ветер удачи - Павел Молитвин

Впрочем, на пиру-то как раз на желтоглазого и напали в прошлое его гостевание в «Мраморном логове». Быть может, это-то воспоминание и встревожило Сабаара, заставив заподозрить невесть что, услышать грозовые раскаты, в то время как на небе не было ни единого облачка?

Сбежав по центральной лестнице на первый этаж, он устремился направо, к пиршественному залу, около дверей которого по-прежнему стояли два хорошо знакомых ему воина: Хамдан и Вартак. Из-за дверей, ведущих в зал, доносились звуки люмчи, дибулы, фиолы, дуделок и тамтамов. «Значит, тревога была напрасной! Хвала Алой Матери! — мысленно воскликнул Сабаар и тут же привычно поправился: — Алой Матери, Великому Духу, Тахмаангу, Нгуре и Мбо Мбелек!» Не стоит обделять вниманием Богов приютившей тебя земли.

— Охрана пирующих не самое веселое занятие на свете, не так ли? — лучезарно улыбаясь, проговорил он, чувствуя, как начинают расслабляться мышцы лица, и предвкушая грядущее веселье. Раз уж Ильяс не нуждается в его услугах, то почему бы ему не выпить кубок-другой пальмового вина? Среди разносящих блюда служанок и рабынь он, перед тем как Ильяс покинула зал, успел заметить Юмаи, и, ежели девчонка еще помнит его, возвращение в «Мраморное логово» можно будет считать не такой уж великой глупостью, как это представлялось ему прежде.

— Ты оставил Ильяс одну? — спросил Хамдан с непонятной интонацией в голосе.

Улыбку, появившуюся на лице Вартака, иначе как мертвенной назвать было нельзя, и Сабаар вновь почувствовал запах близкой опасности, страха и боли. «Беги! — шепнул ему внутренний, никогда не подводивший его голос. — Беги через черный ход во фруктовые сады, ибо беда уже вошла в этот дом, опалив своим дыханием лица вчерашних друзей…»

— Ильяс послала меня оберегать желтоглазого, — промолвил Сабаар, и тут сквозь перезвон струн, завывание гуделок и перестук тамтамов до него донеслись гневные крики и звон оружия.

«Не ходи!» — беззвучно шевельнулись губы Хамдана, но Сабаар уже шагнул вперед. Толкнул правую створку двери, сознавая, что делает непоправимую глупость, не совершить которую, однако, не может. Если даже хозяева, коим ты поклялся служить, не отличаются умом и сами навлекли на себя беду, негоже отступаться от них в ненастье, коли не сделал это в дни процветания…

Удар последовал мгновенно. Услышав свист опускающейся дубинки, Сабаар вскинул руку, защищая голову, уходя в то же время от удара гибким поворотом тела. Отпрыгнув, упал на колено, вскочил на ноги. Краешком глаза заметил движение слева, скользнул вперед, сделал пируэт между двумя дальними противниками, саданул одного из них локтем под дых, выхватил меч.

Четверо детин, охранявших двери зала изнутри, не собирались убивать каждого входящего. Всерьез — мечами, ножами, кинжалами — дрались люди, скакавшие между пиршественных столов. Там, в глубине зала, лилась кровь, стонали раненые, хрипели умирающие, а эта четверка должна была просто оглушать дубинами всех тех, кто, по мнению Хамдана и Вартака, мог примкнуть к защитникам Таанрета.

Сабаар не колеблясь ткнул острием меча в живот лезущего на него дуром молодца. Убедился, что, хотя клинок вроде бы не встретил сопротивления, выпад достиг цели и парень согнулся пополам. Перерубил опускавшуюся ему на голову дубину и, продолжая движение, рассек бедро следующего нападавшего — сверху вниз, по всей длине.

Двое оставшихся около двери, отбросив дубины, разом вырвали из ножен кривые мечи. Приглашенные Газахларом музыканты продолжали наигрывать что-то не слишком затейливое, но ритмичное, имевшее целью заглушить крики ярости, стоны, призывы о помощи и лязг оружия. «Плохо! Желтоглазого, похоже, уже прикончили, да и мне теперь пощады ждать не приходится!» — подумал Сабаар, парируя удар одного меча, отшатываясь от плоского, режущего удара другого и в свой черед делая выпад, почти…. нет, не достигший цели. Он присел, прыгнул, рубанул, мягко отскочил, сделал короткий финт, перехватывая меч одного из похожих, как родные братья, и весьма слаженно действующих противников гардой кинжала.

Левая рука на мгновение онемела, Сабаар закружился, избегая двух смертоносных клинков и судорожно соображая, как вырваться из ловушки. Вырваться и… предупредить Ильяс? Но не мог же Газахлар напасть на желтоглазого без позволения дочери? Или мог?.. Зачем ему понадобилось убивать своего зятя?..

Один из атакующих, у которого под распахнувшимся саронгом проглянул легкий кожаный панцирь, выругался, ударил с нерасчетливым размахом и на мгновение потерял равновесие. Ага! Если бы только удалось пробиться к двери… Сабаар коротким точным движением кольнул открывшегося противника в предплечье, хотел дотянуться кинжалом, но тут резкая боль обожгла правую руку пониже локтя. Клинок, которым он пытался прикрыться от рубящего удара сверху, выскользнул из потерявших чувствительность пальцев, и чужой меч с омерзительным хрустом вошел в его грудь.

«Пора… Давно мне пора прийти в объятия Алой Матери и обрести покой в краю Прохладной Тени…» — пронеслось в голове Сабаара, успевшего понять, что он умирает, и обрадоваться, ибо совсем скоро ему предстояло встретиться с соплеменниками, павшими во время страшного нашествия на их земли проклятых пепонго.

* * *

Развернув пеленку, Газахлар некоторое время смотрел на весело гукавшего и пускавшего пузыри младенца. Красно-белая татуировка на предплечьях изображала скрещенные молнии в круге — наиболее распространенный охранительный символ, используемый простонародьем. Хотя девочек, бывало, метили и знаком «Чаши» в сочетании с «Якорем». Отгонявшие зло рисунки, которые можно было прочитать как «Плодородная» и «Верная», в этом случае означали еще и то, что малютка посвящалась Нгуре, а не Тахмаангу, что было вполне естественно и предотвращало путаницу при занесении имен новорожденных в храмовые книги.

Газахлар еще раз взглянул на крохотную девчонку, лежащую в раззолоченной, предназначавшейся для его внука колыбельке, и хмуро велел замершей подле нее, не смевшей перевести дыхание матери унести малышку прочь и не попадаться больше ему на глаза. Подождал, пока женщина, которая должна была прикармливать Хутама, если у Ильяс не хватит молока, уйдет, и крикнул, чтобы в комнату привели его дочь. Затем, подойдя к распахнутому окну, смерил взглядом расстояние до земли. Локтей восемь, а то и десять. Н-да-а-а, недооценил он упрямство Ильяс и решительность ее подруги. Но почему, спрашивается, бежавшую с его внуком Нганью не остановили расставленные им вокруг особняка караульщики, получившие приказ хватать всех, кто не произнесет условленную фразу?

— «Цветы расцветают в полночь»! — произнес Газахлар с такой кислой миной, словно только что отведал недозрелого лимона. — Как славно все было задумано и как убого воплотились в жизнь измысленные нами с Кешо планы… А произошло это скорее всего потому, что кто-то успел в самый последний момент предупредить Ильяс. Кто-то из обитателей особняка, ежегодно клявшихся мне в преданности…

Оборвав свою речь на полуслове, он стиснул кулаки, сообразив, что в клятве упоминалась и его дочь. Они с ней составляли для домочадцев как бы единое целое, и формально человека, пожелавшего хранить верность Ильяс, а не ему, нельзя было даже обвинить в измене. Так же как и его самого, за то что он предпочел служить Кешо, а не Таанрету, поскольку оба были членами принимавшего от оксаров присягу верности Триумвирата…