Книга Неспящие - Чарли Хьюстон

Тидзу задумалась на мгновение.

— Ее отец убит?

Я кивнул.

Она подумала еще секунду.

— А мать совершила самоубийство?

Стоя в доме в Калвер-Сити, я смотрел на тело Роуз в кроватке Омахи и думал обо всех прекрасных вещах, брошенных в моем доме на гибель от огня или воды. Из всей моей апокалиптической коллекции ни одна работа не предвозвещала будущее яснее, чем мертвое тело неспящей матери в кроватке собственной дочери.

Я покачал головой, еще пребывая в благоговении перед увиденным.

— Ее отец убил ее мать.

— А.

Я посмотрел ей в глаза, хотя еще день назад не осмелился бы на такую наглость.

— Это делает Люцифру прекраснее?

Она посмотрела на ноутбук Роуз, который теперь покоился в центральной нише выставочного стеллажа.

— Я испытываю более острое чувство, когда смотрю на нее.

Она дотронулась до щеки Омахи.

— Спокойный ребенок.

Я смотрел, как Омаха жует застежку ремешка на дедушкиных часах.

— Ее родители мертвы. Ей грустно.

— Нет. Дети плачут, когда им грустно, Джаспер. Она наблюдает. Слушает.

Оба мы, бездетные, наблюдали за молчаливым ребенком.

Мы оставили Тидзу в ее башне, с ее цифровыми призраками, останками мертвых неспящих, которые сотворили их.

В вестибюле за дверями ее кабинета я обнаружил, что ее, как всегда, расторопные служащие упаковали несколько примечательных сувениров в небольшую коробку, как я и просил. Они позаботятся о том, чтобы ее благополучно доставили до адресата, как только я его назову. Я на минуту задумался, сотрудник ждал, его ручка застыла над наклеенной на коробку этикеткой с логотипом «Тысячи журавлей».

Внутри находился диск с координатами «дремы», резервная копия отчетов Парка, сканы его дневниковых записей за последние несколько дней, телефон со списком вызовов и несколько важных фотографий, снятых в последнее время, диктофонная запись нашего долгого разговора, которую я сделал на свой телефон и перенес на микрокарту памяти, и запачканный кровью левый ботинок со следом, совпадающим с отпечатком на голдфарме, взятый с нижней полки в гардеробной Кейджера. Хотя с учетом того, что в коробке, помимо прочего, была запись с камеры наблюдения, где Кейджер совершал убийство, некоторые из этих предметов казались избыточными.

Я не мог угадать, что адресат сделает с коробкой. Неглупый человек с инстинктом самосохранения уничтожил бы ее сразу же, как только понял бы ее значение. От убийства обоих Афронзо очень скоро разойдется мощная ударная волна. Разоблачения, которые подсказывали причину их убийства, вполне возможно, последним перышком качнут чашу весов в сторону хаоса. С моей точки зрения, это было желательное развитие событий. Ничто так же успешно не прикрывает отступление, как неразбериха и смятение. Что и объясняет, почему я отправил коробку Хаундзу, а не Бартоломе.

Судя по описанию Парка, его капитан до мозга костей человек, для которого важнее всего самосохранение. Сомнительно, что он понимал характер возложенного на Парка задания, однако я не сомневаюсь, что он со всех ног побежал бы по самому выгодному пути, стоило только на него надавить. Очевидно, это такой человек, который высоко ставит общественное устройство. И выполнение приказов. Хаундз больше напоминал анархиста. Мне легко было представить, как в детстве он ломал игрушки ни по какой иной причине, кроме удовольствия увидеть их сломанными. Я также вспомнил замечание Бартоломе о том, что Хаундз не любит «типов из Вашингтона».

А еще был его поступок с часами.

Мелодия, которая говорила в пользу его человечности. Какой бы смысл ни вкладывали в это качество.

В итоге я решил, что он, возможно, достаточно пострадал сам, чтобы стать по-настоящему опасным, случись ему обнаружить кое-что из того, что лежит в корне мировых зол. Он именно такой тип, который внимательно рассмотрит лужу бензина, разлитую в подвале вокруг пороховой бочки, и зажжет последнюю спичку, чтобы разнести в щепки кривой дом наверху, пока в нем не пострадали новые злополучные жильцы. А с последствиями можно разобраться позже.

Вдобавок я вложил в посылку флакон с остатками «дремы». Какие бы скрытые отпечатки ни остались нетронутыми на его поверхности, больше всего, как мне казалось, его заинтересует именно содержимое. В отношении его тещи. По-моему, подарок вполне в духе Парка. А это в то время было у меня в голове на первом месте.

Разделавшись с посылкой, мы с Омахой поехали на лифте на крышу. Помимо батарей ПВО, там находилась вертолетная площадка, откуда два дня назад меня доставили к аэродрому. Подарок Тидзу Омахе: доставка подальше от города. За несколько лет до того я подготовил себе конечный пункт для отступления. Дом у нижнего предгорья Сьерры в нескольких часах езды на северо-восток. В паре километрах пешком от городка, он располагался на участке в несколько акров, через который протекал ручей с пресной водой. Чем дальше шли годы, тем больше мне казалось, что я уже никогда не воспользуюсь домом. Он не соответствовал ни временам, ни моему возрасту. И вдруг он снова обрел смысл. Обрел предназначение. Как будто я с самого начала знал, что мне нужно будет что-то защищать.

Я размышлял об этом, когда мы появились на крыше, где Санта-Ана со свистом дула сквозь копну ракет. Я посмотрел вверх, увидел подлетающий вертолет и отошел с ребенком к краю площадки. Мой дорожный комплект уже доставили на крышу. В сумке были дневники Роуз и Парка. Его пистолет, ее фотографии и письма.

Вертолет сел. Он унесет нас из неспящего города. Не слишком ли это много, подумал я, просить у судьбы, чтобы пилотом в нем оказался наемник-легионер с гуманитарными миссиями в прошлом и шрамом, от которого уголок левого глаза чуть опустился вниз, придавая ему вечно подмигивающий вид?

Даже в неспящем мире у человека еще оставалась надежда.

Даже у меня, Исковерканного Человека.

Эпилог

Эту историю было трудно собрать. Я составлял ее по дневникам твоей матери и отца. Его отчетам. По долгому, бессвязному разговору с твоей матерью, когда она той ночью рассказала мне, как «влюбились Роуз и Парк». Память твоего отца позволила ему в подробностях передать мне, что он пережил в последние дни своей жизни. Кое о чем мне пришлось догадываться относительно их мыслей. Когда ты сама прочитаешь дневники Роуз и Парка, ты поймешь, перешел ли я свои границы. Мне кажется, что я, пожалуй, был точен. Хотя, как бы я ни изучал их язык, я так и не сумел приобрести беглости в нем, и, несомненно, перевод не безупречен.

Я старался быть честным, но, как говорил отец Парка, мы не можем всегда быть уверены в том, что не обманываем себя. Парк не лгал себе, когда отдал тебя на мое попечение. Твоя мать умирала. Он знал, что не сможет защитить тебя в возникающем мире. Знал, что не сможет научить тебя выжить в этом мире. Он мог только попытаться спасти свой старый мир. Вывести преступников на чистую воду. Быть таким, каким бы ты хотела его видеть. Человеком, преданным справедливости. Который делает то, что считает правильным, хотя и знает, чего это будет стоить.