Книга Мистерия убийства - Джон Кейз

Когда первые комья земли упали на крышку, я снова напрягся, словно они могли пробить доски и меня засыпать.

За первой лопатой последовала вторая. Затем третья, четвёртая…

После этого не осталось ничего. Со мной были только темнота да звук собственного дыхания.

Глава 39

Услышав первый звук, я не понял, сплю я, нахожусь ли в трансе или впал в беспамятство от кислородной недостаточности. Источник звука находился в немыслимой дали. Скорее всего — в Китае. Ничего не значащее для меня глухое царапанье. Действительно, какое значение может иметь происходящее в иной вселенной? Я следил за звуком с равнодушием машины или безразличием монитора, безмолвно фиксирующего в залах музея уровень влажности и температуры, чтобы, накопив данные, передать их неизвестному стражу.

Звук не затихал, и я пришёл к выводу, что его источник находится всё же в моей новой вселенной. Я не знал, как к нему относиться, поскольку приятным этот шум назвать было нельзя.

Однако с его постоянным присутствием приходилось смириться, тем более что скоро мне стало казаться, будто он исходит отовсюду. Впрочем, не могу сказать, что звук занимал все мои мысли. Пять моих чувств были крайне ограничены. Я знал, что под кончиками пальцев присутствует дерево, а у лица — шершавая поверхность пластиковой трубки. Я ничего не видел, а вся гамма запахов сводилась к испарениям тела, сосны и пластика.

Постоянно менялся только звук и очень скоро завладел всем моим вниманием. Через некоторое время мне стало казаться, что источник звука находится в моей голове и я каким-то непостижимым образом сам его произвожу.

И лишь когда лопата ударилась о дерево, я, по-прежнему оставаясь наблюдателем, понял, что всё это происходит как во времени, так и в пространстве. Я сообразил, что металлический предмет ударил по деревянному ящику, в котором заключён я. Эта догадка мгновенно вывела меня из транса.

Я похоронен заживо, и кто-то пытается меня эксгумировать.

В тот же миг меня захлестнула волна страха, и начался приступ клаустрофобии. Я похоронен заживо!

Я с ужасом думал, что тот, кто пытается меня откопать, может бросить своё занятие. Выйдя из транса, я не мог сразу вспомнить, как попал сюда и где это происходит. Что случилось? Землетрясение? Обвал? Нападение террористов? Я знал лишь то, что ничего не вижу, едва дышу и нахожусь в ловушке. Меня охватил очередной приступ паники.

Я попытался закричать, чтобы дать знать спасителю, кем бы тот ни был, что под землёй находится живой человек. Мне хотелось выкрикнуть: «Я — жив! Я — здесь! Только не переставай копать!»

Но всё, что смогло исторгнуть моё пересохшее горло, ничем не напоминало истошный вопль или даже простой крик. Это был, скорее, стон или хрип — настолько тихий, что спаситель наверху просто не мог услышать моего призыва. Казалось, мой голос так ослаб, что не в силах преодолеть звуковой барьер.

И только когда гроб извлекли из земли и сняли крышку — на что ушло очень много времени, — я вспомнил, каким образом оказался похороненным заживо. «Интересно, — думал я, пока эксгумировали моё тело, — сколько времени я провёл в могиле?» Пребывая в гробу, я полностью потерял ориентацию как во времени, так и в пространстве. Я словно утратил свою личность и даже забыл, что меня зовут Алекс Каллахан. Время превратилось в бесконечность. Оказавшись под землёй, я поначалу принялся считать вдохи, загибая пальцы на каждой сотне, но очень скоро сбился со счёта, забыв правильную последовательность цифр. После этого подсчёт окончательно потерял смысл. На некоторое время я, видимо, утратил разум. Я кричал и вертелся в гробу, пытаясь пробить себе путь наверх. Эти бесплодные попытки оставили на моих пальцах кровоточащие ссадины. Я воспользовался болью, чтобы поднять свой дух. Боль означает, что я ещё жив, твердил я себе. Новая максима Декарта: Чувствую боль, значит, существую. Или что-то в этом духе.

Я остро переживал своё исчезновение. Для родителей и Лиз это будет тяжёлый удар. Но больше всего меня тревожила судьба сыновей, потому что я был их последним шансом на спасение. Все остальные, конечно, пытались их найти, но на самом деле считали близнецов мёртвыми. Это соображение позволило мне продержаться ещё какое-то время. Мысли о Шоне и Кевине, воспоминания о связанных с ними событиях, их лица и голоса не позволяли мне окончательно сойти с ума. А затем у меня было видение, и я убедил себя, что оно соответствует действительности. Честно говоря, я и по сей день верю в то, что видение отражало реальную картину.

Каким-то непостижимым образом мой ум сбросил пространственно-временные оковы и перенёс меня в помещение, где раньше мне бывать не приходилось. Мне казалось, что я нахожусь под потолком и смотрю вниз. Мальчики спали на двухъярусной кровати из грубо обработанного дерева. Они были укрыты красными грубошёрстными одеялами. Шон занимал нижний ярус, а Кевин — верхний.

Кевин под моим взглядом вначале пошевелился, а затем повернулся на другой бок. Его рот был полуоткрыт, и я увидел, что два зуба, которые, когда он приехал из Мэна, едва прорезались, почти полностью сформировались. Края зубов были слегка зазубрены (со временем это должно было пройти), и новые резцы, как это часто бывает, казались слишком большими для детского личика. Затем видение исчезло, я, снова оказавшись во тьме, попытался вызвать образ Шона. Мне это удалось, и я увидел его на рождественском празднестве у родителей Лиз в тот момент, когда он узрел под ёлкой новый велосипед.

После этого я пережил коллапс воли. Даймент похоронил меня заживо. Он — друг Бодро. Если мне показалось, что его взгляд что-то обещает, то я всего лишь выдал желаемое за действительное. «Интересно, — мрачно думал я, — сумеет ли Пинки найти мою могилу?»

После этого я вступил в следующую фазу. Моя судьба перестала меня интересовать. И, как мне кажется, именно поэтому я и смог выжить. Я капитулировал и вообще перестал думать. Это было бесполезно, поскольку убогие мысли, повторяясь, кружились бесконечным водоворотом. «А что будет, если я повернусь на другой бок? Смогу я повернуться?» И так далее и тому подобное.

Капитулировав, я даже испытал облегчение. Я бросил считать, перестал думать о боли, положил конец размышлениям о Шоне и Кевине и оставил все надежды. Я отказался от мысли, что Алекс Каллахан может играть какую-то роль в этой вселенной. Одним словом, я вообще перестал думать.

Скрипа выдираемых гвоздей, который, будь я в рассудке, должен был показаться мне сладчайшей музыкой, я почти не слышал. Когда подняли крышку, яркий свет ослепил меня, и я инстинктивно зажмурился. Чьи-то руки подхватили меня под мышки и помогли сесть.

— Главное, спокойствие, — сказал кто-то. — Открывать глаза пока не надо. Пусть свет пробивается через опущенные веки.

Ещё кто-то поднёс к моим губам бумажный стаканчик с водой, и я опустошил его одним огромным глотком. Затем я попытался поднять руку к лицу, чтобы утереть губы, но рука тряслась так сильно, что мне это не удалось. Я сумел лишь слегка ударить себя по физиономии.