Книга Тропа барса - Петр Катериничев

Мысль о том, что эта гибкая, дразнящая дикарка сейчас кувыркается голышом в постели с его приятелем, да еще и в компании сестры Кристинки… Кристинка, та была тоже очень ничего, а вот старшая… Почему жизнь так несправедлива?

Крас зашел в туалет, потом, по-воровски оглядываясь, прокрался к бару в секретере, нашарил в нем чудом оставшуюся бутылку виски: энзэ Ветлицкого-старшего, настрого запрещенный к распитию. Так же, втихаря, засел на кухне, отвинтил пробку, с мстительной радостью решив: раз у них свои развлекухи, мы им устроим подлянку. Налил себе в чашку, хлебнул. Поморщился. Вкус хваленого виски больше всего напомнил ему смесь самого сивушного самогона и одеколона;

Краснов поморщился, стараясь не вдыхать, выпростал всю чашку, налил снова, выпил до дна. Теплая ленивая волна настигла мгновенно…

Что было потом, он помнил смутно. И то, как вошел, пошатываясь, в комнату, где развлекались сестры с приятелем, и то, как, то и дело прикладываясь задницей об углы, стягивал трусы… Память сохранила почему-то только хищно выпяченные губы Анджелки, когда она, взвесив на ладони бездействующее «мужское достоинство»

Краса, словно базарная торговка — гроздь винограда, презрительно выдохнула: «Не стоит. И стоять не будет. Зато как висит!» Потом залилась истерическим смехом, выдавив из себя: «Пошел вон, коз-з-зел!» Гриня вернулся в зал, рухнул ничком на незастеленную тахту и мигом вырубился.

Снова он проснулся часа через три. Во всех четырех комнатах было тихо; единственное, что ощущал Крас, это стоящее колом «орудие» и дикую, безотчетную ненависть. Он вошел в комнату, зажег верхний свет: любовники спали. Одним движением сбросил одеяло со всех троих.

— Тебе чего, козел? — спросила вскинувшаяся Кристина, а он с силой, с оттягом ударил ее кулаком с лицо. Девушка разом откинулась с дивана.

— Гриня, ды ты оху…

Приятеля Крас просто-напросто вытряхнул из постели единым рывком, схватив одной рукой за разом треснувшие трусы, другой стиснув шею, словно тисками…

— Хриня… — успел прохрипеть тот, а Крас одним движением ударил парня о стену с такой силой, что тот сполз на пол уже в беспамятстве.

Как ни странно, возбуждение вовсе не прошло, только усилилось. Гриня неловко упал на проснувшуюся, еще плохо соображавшую Анджелку, резко развел ей ноги, притянул к себе и двинул бедрами… Сам он не почувствовал ничего, кроме боли, девчонка же заорала громко и резко, и он вогнал свой кулак в рот… Потом развернул спиной к себе, схватил за волосы, вывернул голову назад так, что едва не сломал позвоночник… Девушка сдерживала крики окровавленным ртом, а он насиловал ее долго, жестоко. Потом… Потом она потеряла сознание… А он продолжал, пока не зарычал тяжко, освобождаясь от переполнявшего семени…

Когда он встал с постели, в дверях застыла старшая, Элеонора, и смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Вся постель была в крови.

— Да ты… Да ты ее порвал! — Девушка быстро глянула еще раз, прищурилась, произнесла тихо:

— Таких, как ты, убивать надо!

Крас вскочил, выбросил вперед руку. Голова Элеоноры дернулась, девушка рухнула на месте, заливаясь кровью.

Пошатываясь, Гриня прошел в кухню, молча приложился к бутылке с виски, выдохнул и тогда впервые в жизни почувствовал небывалое, колоссальное расслабление…

Опустил глаза вниз: все его «хозяйство», как и руки, было в крови… Похоже, он засадил вовсе не в ту дырку, а потом действительно порвал девчонку руками…

Ничего, будет знать, кто здесь козел, а кто — коза трахнутая…

Крас сидел умиротворенно, прикрыв глаза, переживая новые, небывало приятные ощущения… В ушах словно, стоял крик этой девки, и он почувствовал вновь пробуждающееся возбуждение… Глотнул из бутылки… Сейчас он отдохнет чуть-чуть и снова оттрахает эту козу, теперь уже точно куда положено… И еще… Еще — он снова услышит, как она зайдется криком от непереносимой боли, почувствует, как будет рваться из его рук, но вырваться уже не сможет…

Его разбудил звонкий шлепок по лицу. Щека словно загорелась. Крас открыл глаза: перед ним, зажимая пах каким-то полотенцем, стояла Анджелка. В глазах ее была боль.

— Сама пришла, сучка… Понравилось… — пролепетал он одними губами, чувствуя от горячей пощечины нарастающее желание…

Девушка скривила губы, и по ним он прочел одно слово:

— Коз-з-зел…

Ничего сделать он не успел. Полупустая квадратная бутылка обрушилась ему на голову. Плечи усыпали осколки, руки сотрясла судорога, полуоглушенный, он попытался привстать, но девушка резко ткнула его «розочкой» прямо в лицо, еще, еще… Он упал на пол, сгруппировался, пытаясь защитить глаза от ударов, чувствуя прилипающие к рукам лоскуты кожи… Острая боль в паху — и он провалился в ночь, потеряв сознание…

Как ему повезло, он оценил потом. Во-первых, эта стерва не достала до глаз, во-вторых, только поверхностно порезала пах и низ живота. В-третьих, она рассекла-таки ему бедренную вену, он залился кровью и мог бы вполне кончиться там, на полу богатой квартирки, если бы не заявился совсем по случаю Ветлицкий-старший. Нелегкая принесла его из командировки на два дня раньше срока. Наконец, Крас мог бы схлопотать длиннющий срок за изнасилование, да еще в извращенной форме, а тогда, в шестидесятые, с насильниками в зонах особенно не церемонились, и петь бы ему весь срок «петухом»… Но папашка девиц, служивший по департаменту иностранных дел какой-то средней важности шишкой, от этой идеи отказался априори. Анджелка была ему не родная; к тому же скандал мог вспыхнуть нешуточный: при судебном разбирательстве неизбежно всплыли бы подробности вакханалии, что было бы расценено как влияние .тлетворного Запада; в семье пусть и не самого удачливого, но дипломата такие вещи были недопустимы — это разом бы поставило крест на и без того не блестящей карьере товарища Ветлицкого.

Владлен Степанович сам сделал инъекции обезболивающего и Анджеле, и Красу, развез их на собственной машине по районным больничкам, что уже было немалым риском… Впрочем, обошлось. То, что все участники этой истории будут молчать о происшедшем, он не сомневался. А врачи… Он выбрал таких, для которых слова клятвы Гиппократа не были пустым звуком, — идеалистов в те времена было хоть отбавляй.

Как удалось узнать потом Красу, Анджела, как и он сам, обошлась без тяжелых уронов здоровью: в провинциальной больничке в родильном отделении ее аккуратно зашили; наверное, какой-нибудь сильно замороченный доктор еще и констатировал притом: «Бывает хуже».

У Григория же на память о буйном сексе остался дурно заживший (райбольница — не институт красоты!) багровый рваный рубец, шрам, разделивший его лицо подобно трещине во льду. И еще… Еще он так и не смог забыть то ощущение дикого, не поддающегося никаким объяснениям и не страшащегося никаких последствий восторга, когда он рвал тело девушки на части, когда она, безвольно сникшая в его руках от нестерпимой боли, замерла, а он продолжал терзать ее, словно дорвавшийся до добычи изголодавшийся зверь…