Книга Белая львица - Хеннинг Манкелль

Он вдруг повернул фонарь к себе. Приставил к подбородку, так что лицо его превратилось в безжизненный череп. Линда замолчала. Крик словно бы только усилил страх. И одновременно ею овладела странная усталость. Слишком поздно, сопротивляться бессмысленно.

Неожиданно череп заговорил.

— Зря кричишь, — сказал Коноваленко. — Никто тебя не услышит. Вдобавок ты рискуешь разозлить меня. А тогда тебе не поздоровится. Так что лучше молчи.

Последнюю фразу он произнес свистящим шепотом.

Папа, подумала она, ты должен мне помочь.

Дальше все произошло очень быстро. Той же рукой, в которой был фонарь, он схватил ее волосы, дернул вверх и начал резать. Она вздрогнула, от боли и неожиданности. Но он держал крепко, не давая ей шевельнуться. Она только слышала сухой звук, с каким острые ножницы кромсали волосы на затылке, возле ушей. Быстро-быстро. Потом он отпустил ее. Опять накатила дурнота. Отрезанные волосы — новое унижение; мало того что он одел ее, пока она была без памяти.

Коноваленко скомкал отрезанные пряди и сунул в карман.

Он больной, подумала Линда. Сумасшедший, садист, безумец, хладнокровный убийца.

Он опять заговорил, оборвав ход ее мыслей. Фонарик освещал ее шею, то место, где на цепочке висело украшение — лютня, полученная в подарок от родителей на пятнадцатилетие.

— Сними эту штуку, — приказал Коноваленко.

Она расстегнула цепочку и положила ему в ладонь, стараясь не дотронуться до его руки. Не говоря больше ни слова, он поднялся по лестнице, захлопнул люк и опять оставил ее в потемках.

Потом она отползла в сторону, к стене. Ощупью добралась до ближайшего угла. И съежилась там.

Еще накануне вечером, после похищения дочери полицейского, Коноваленко выставил Таню и Сикоси Цики из кухни. Ему хотелось побыть одному, и в данный момент кухня подходила для этого как нельзя лучше. В этом доме — последнем, какой Рыков снял в своей жизни, — кухня была самым просторным помещением. Отделана под старину — голые потолочные балки, заглубленная плита и открытые посудные шкафы. На стенах развешаны медные кастрюли. Коноваленко вспомнил собственное детство под Киевом, большую кухню в колхозе, где его отец был политработником.

К своему удивлению, он вдруг понял, что ему не хватает Рыкова. Не только потому, что все практические вопросы ложатся теперь на его собственные плечи. К этому примешивалось ощущение, которое едва ли было печалью или скорбью, но все же, как ни странно, угнетало его. За многие годы службы в КГБ ценность жизни любого человека, кроме него самого и двух его детей, мало-помалу стала сводиться к вполне конкретным доходам либо, в противном случае, к признанию ее ничтожности. Вокруг постоянно была внезапная смерть, и все эмоциональные реакции в конце концов полностью исчезли. Но смерть Рыкова затронула его, и оттого он еще больше возненавидел полицейского, который неотступно возникал у него на пути. Теперь здесь, в подвале, сидит его дочь, и Коноваленко знал, что эта привада выманит полицейского. Однако мысль о мести не могла развеять дурное настроение. Он сидел на кухне и пил водку, пил осмотрительно, чтобы не слишком захмелеть, и временами разглядывал свое лицо в зеркале на стене. А ведь оно уродливое, подумал он вдруг. Он что же, стареет? Неужели крушение советской империи надломило и его собственную жесткость и холодность?

В два часа ночи, когда Таня уже спала или по крайней мере притворялась, что спит, а Сикоси Цики закрылся в своей комнате, Коноваленко прошел из кухни к телефону и позвонил Яну Клейну. Он хорошо продумал все, что скажет. Решил, что нет никаких причин скрывать от Яна Клейна смерть Рыкова. Пора Яну Клейну понять, что его, Коноваленко, работа тоже связана с риском. И все-таки надо еще раз солгать. Он скажет, что назойливый полицейский ликвидирован. Теперь, когда дочь полицейского у него в погребе, он был настолько уверен в своей удаче, что дерзнул заранее объявить Валландера покойником.

Ян Клейн выслушал все без особых комментариев. А Коноваленко знал, что именно молчание Яна Клейна наилучшим образом подтверждает правильность его расчетов. Затем Ян Клейн сказал, что Сикоси Цики должен очень скоро вернуться в ЮАР, и спросил, не сомневается ли Коноваленко в его пригодности, не выказал ли он какой-либо слабости, как Виктор Мабаша. Коноваленко ответил, что нет. Это он тоже сказал авансом. Ведь до сих пор он уделил Сикоси Цики очень мало времени и пока что составил себе лишь самое общее впечатление о нем как о человеке совершенно бесчувственном. Смеялся Сикоси Цики крайне редко, всегда держал себя под контролем, всегда был безупречно одет. Коноваленко полагал, что, покончив с Валландером и его дочерью, он за несколько суток интенсивной работы обеспечит Сикоси Цики необходимую подготовку. Яну Клейну он, стало быть, сказал, что Сикоси Цики не оплошает. Ян Клейн, похоже, остался доволен и напоследок сказал, чтобы Коноваленко позвонил ему через три дня. Тогда он получит точные инструкции касательно возвращения Сикоси Цики в ЮАР.

Разговор с Яном Клейном вернул ему толику энергии, утраченной, как ему мнилось, после гибели Рыкова. Он сел за кухонный стол, размышляя о том, что похитить дочь полицейского оказалось до смешного просто. Уже через несколько часов после Таниного визита в Истадское полицейское управление он узнал адрес деда: сам позвонил туда. Ответила экономка; он представился сотрудником компании «Телеверкет» и сказал, что ввиду издания телефонного справочника на следующий год хотел бы уточнить адресные данные. В истадском книжном магазине Таня купила подробную карту Сконе, они съездили к дому старика Валландера и, остановившись поодаль, некоторое время наблюдали за ним. Под вечер экономка ушла, а спустя час-другой на дороге припарковался полицейский автомобиль. Удостоверившись, что никакой другой охраны нет, Коноваленко быстро придумал отвлекающий маневр. Вернулся в Тумелиллу, подготовил бензиновую бочку, найденную в сарае, и подробно проинструктировал Таню насчет того, что нужно сделать. На двух машинах, одну из которых взяли напрокат на бензоколонке, они вернулись к дому старика Валландера, высмотрели подходящую рощу, назначили час и взялись за дело. Таня, как велено, подожгла бочку и успела скрыться, прежде чем полицейские явились выяснять, что там горит. Коноваленко понимал, что времени в обрез, и действовал быстро. Взломал входную дверь, связал деда в постели и заткнул ему рот, потом усыпил дочь и отнес ее в машину. Все заняло максимум десять минут, и он уехал до возвращения полицейских. Еще днем Таня купила одежду и одела девушку, пока та была без памяти. Потом Коноваленко оттащил ее в погреб, сковал ей ноги и запер цепочку на висячий замок. Все прошло на удивление легко, и он уже рассчитывал, что, возможно, удача и впредь не оставит его. Он приметил на шее у Линды украшение и решил, что отец наверняка опознает ее по этой золотой побрякушке. Но одновременно ему хотелось напугать Валландера, продемонстрировать всю серьезность своих намерений. Тогда-то он и решил отрезать девушке волосы и послать их Валландеру вместе с украшением. Отрезанные женские волосы пахнут уничтожением и смертью, думал он. Он полицейский, он поймет.

Коноваленко хватил еще стакан водки и глянул в кухонное окно. Светало. В воздухе веяло теплом, и он подумал, что скоро будет жить под вечным солнцем, далеко-далеко от этих мест, где никогда не знаешь, какая завтра будет погода.