Книга Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Марио Зиммель

— …который так хотел бы переспать с тобой.

— Да. Фильдинг говорил мне об этом. Сейчас им обоим каждый день приходится ездить в Ганновер. Там строится этот дом.

— Но это еще не все. Нам повезло еще кое в чем. Я забыл тебе сказать, что по четвергам у меня нет занятий в школе.

— И в субботу после обеда, — говорит она.

— И целое воскресенье, — говорю я. — Нет, ты не можешь постоянно оставлять Эвелин одну!

— Мы не сможем каждый день встречаться здесь. — Она вдруг занервничала. — Сколько времени?

— Без четверти три.

— У нас почти нет времени.

— Есть.

— Тебе надо в школу.

— Не волнуйся. После обеда у нас только сдвоенный урок латыни. У учителя-идиота. У нас с тобой полно времени.

— Нет, — говорит она, — его у нас нет, и ты знаешь это.

— Да, Верена.

— У меня для тебя подарок. Загляни на кухню. Он на столе.

Я иду в крохотное помещение за стеной, слыша, как она включает радио. На кухонном столе лежит молоток, а рядом расколотая на пять частей маленькая пластинка. Я складываю осколки вместе и читаю надпись на этикетке:

LOVE IS JUST A WORD

FROM THE ORIGINAL SOUNDTRACK OF

«AIMEZ-VOUS BRAHMS?»[117]

ЛЮБОВЬ — ВСЕГО ЛИШЬ СЛОВО…

Она разбила свою любимую пластинку. Пластинку, текст которой — ее жизненная философия. Или, может, теперь уже только был ею?

За стенкой приемник уже нагрелся. Я слышу печальную и в то же время ободряющую мелодию. Я медленно возвращаюсь в комнату. Верена стоит около приемника.

— Ну, как подарок?

— Подарок отличный! Но…

— Что — но?

— У тебя больше нет любимой песни.

— У нас обоих ее нет. Мы найдем новую.

— Мне не нужно. Мне нужна только ты.

— Повтори еще раз. Пожалуйста.

— Мне нужна только ты.

— Такая бессовестная, такая ненормальная?

— Такая бессовестная, такая ненормальная.

— В этой хибаре? И каждый раз только на пару часов? Зная, что я потом должна буду вернуться к нему? Зная, что нам не на что надеяться?

— А разве бы ты разбила пластинку, если бы сама не верила, что надежда есть?

«This has been the «Warsaw Concerto). Ladies and Gentlemen, you will now hear «Holiday in Paris», played by the Philadelphia Philharmonic Orchestra under the direction of Eugene Ormandi…»[118]

4

Мы лежим рядом на широком диване. Во мраке краснеют спирали электрической печки. Тихо звучит музыка. Обгорают свечи. Веренина голова лежит на моем плече, ее волосы падают мне на грудь. Мы оба курим. Одну сигарету.

Сегодня мы здесь в первый раз. Мы будем часто приезжать сюда. Старую хибарку мы станем называть «нашим домом», хотя она и принадлежит другим людям. Хотя в ее стенах и тюкают древоточцы, разрушающие их.

«Наш дом».

Мы так счастливы в «нашем доме»! Впервые у нас есть свой угол, свое пристанище, у Верены и у меня. Лично у меня никогда не было своего пристанища, своего дома. Я как-то сказал об этом Верене. Она ответила:

— И у меня, Оливер. Ни у моих родителей, ни в тех квартирах, где я жила, ни в каких наших виллах.

Нигде.

У нас обоих никогда еще не было своего дома. Теперь он у нас есть. Он пахнет гнилью, придет зима, скоро выпадет снег, никто не знает, что будет даже завтра. Мы забились сюда, спрятались, закрыли ставни, мы включили совсем тихо музыку и разговариваем шепотом, чтобы нас никто не услышал. Мы так счастливы в этой убогой хижине…

Верена крепче прижимается ко мне, а я накрываю одеялом наши голые плечи.

— Зачем ты разбила пластинку?

Она не отвечает.

— Верена.

— Подай мне, пожалуйста, пепельницу.

— Верена.

— Ты хотел бы услышать от меня, что я разбила ее, потому что люблю тебя.

— Нет… Да… Конечно! Если бы ты это сказала… Нет, не надо, не говори! Это было бы неправдой.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты бы тогда сама сказала! Так что это не может быть правдой. Почему же ты все-таки разбила пластинку?

— Чтобы сделать тебе приятное. Хотя нет.

— Что — нет?

— Не в том причина! Я разбила ее еще вчера, когда здесь убиралась. Я крутила ее во время уборки, много раз подряд. А потом взяла молоток.

— Почему?

Она выдыхает дым через нос.

— Почему же, Верена?

Тихо-тихо — так, что я ее едва понимаю, она говорит:

— Я хочу… я так бы этого хотела…

— Чего?

— Изменить свою жизнь.

Я беру у нее сигарету. Мы оба молчим. Начинается дождь. Я слышу, как капли стучат по жестяной крыше.

— Оливер…

— Да?

— Ты меня когда-то спрашивал, откуда я родом…

— Да. И ты страшно обозлилась. Ты сказала, что это не мое дело.

— Хочешь расскажу?

— Да. Ты разбила пластинку. Теперь самое время.

Дождь.

Тихая музыка.

Жужжание электропечки.

Верена рассказывает.

5

В 1828 году человек по имени Йозеф Иммервар Вильфрид основал в городе Гляйвитц «Верхнесилезское деревообрабатывающее общество». Прадед Верены Вильфрид был настырным человеком с бычьей силой. Со своими людьми он промышлял в лесах Исполиновых гор, умело работая пилой и топором. Будучи абсолютно здоровым, он в 1878 году погиб в результате несчастного случая — на него упало столетнее дерево.

Сын Йозефа Иммервара Фридрих Вильфрид, дед Верены, продолжил дело отца. Ему было тогда тридцать лет. В отличие от своего человечного и либерального родителя он был чем-то вроде прототипа такого предпринимателя, как бумазейный фабрикант Драйсигер из пьесы Герхарда Гауптмана «Ткачи». Неутомимый, с неистощимым запасом сил, он нещадно эксплуатировал своих рабочих. Он посылал на работу в лес женщин, детей и стариков. Когда как-то раз его работники взбунтовались, он уволил две трети коллектива и навербовал еще более бедных, а поэтому и более послушных поляков и чехов. Своих работников он селил в убогих пристанищах. Он отдавал предпочтение неграмотным и делал все от него зависящее, чтобы и дети рабочих не могли научиться читать и писать. Даже чехи и поляки не мирились со всем этим. Но до второго бунта дело не дошло. С удивительным чутьем Фридрих Вильфрид опознавал в массе работавших на него оборванцев тех, кто подстрекал к возмущению. И прежде чем они могли стать для него опасными, он заявлял на них как на нарушителей порядка, после чего их сажали или высылали из страны. Рассказывали, что потом жены и дети этих людей нередко умоляли милостивого господина проявить милосердие и взять к себе обратно арестованного или высланного. Я забыл упомянуть, что Веренин дед постоянно ходил в лес с тяжелой палкой, чтобы посмотреть, как там работают «полячишки». Не надо говорить о том, что палку он носил не просто так…