Книга Миры под лезвием секиры - Николай Чадович

Вождь на это вполне резонно заметил, что муж богоданный тем и отличается от мужа обыкновенного, что в случае неудачного брака женщине винить некого, кроме высших существ, а с них, как известно, взятки гладки. Что же касается обычаев, то они везде разные, и следует придерживаться тех, которые приняты у народа, давшего тебе приют.

По знаку вождя в хижине появилась толпа злобных старух, предназначенных не только для услужения Верке, но и для надзора за ней. Как видно, все было подготовлено заранее. Каждая старуха имела при себе какую-нибудь вещь, позаимствованную из нераспределенных трофеев. Это, надо понимать, было Веркино приданое. И если милицейская шинель, чайник с отбитым носиком и пожарный багор еще годились на что-то путное, то, как использовать мотоциклетную покрышку, фарфоровые изоляторы и лошадиный хомут, она даже примерно не могла себе представить.

По выражению лица вождя и по поведению старух было ясно, что ее заставят выйти замуж даже в том случае, если для этого придется прибегнуть к колодкам и кляпу. Понимая это, Верка решила не противиться, тем более что кое-какой опыт участия в ненужных, пустопорожних обрядах у нее уже имелся — и в комсомол вступала, и в профсоюз, и на демонстрациях всяких ноги била, и даже один раз произносила речь на митинге в защиту какого-то Луиса, не то Корвалана, не то Карнавала. Да и что тут говорить — замужество не горб, особенно если без загса, можно носить, а можно и сбросить. А ребенком пугать нечего. В цивилизованном обществе любая медичка знает, чем можно случайный сперматозоид извести. Было бы желание.

Ради такого случая Верка обула свои стоптанные босоножки и соорудила из марли фату. Белья решила не надевать: во-первых — жарко, во-вторых — никто не оценит.

Свадьба осталась в ее памяти как неизбывный кошмар — не меньше сотни барабанов без умолку сотрясали воздух, а целые толпы неистовых плясунов в том же бешеном ритме сотрясали землю. Уши ей заложило от грохота, а глаза запорошило пылью.

Когда танцоры начинали от изнеможения валиться с ног, а у барабанщиков отнимались руки, наступала очередь застолья. Поедались горы лепешек, и выпивались реки кислого молока. Интенсивный жевательный процесс, впрочем, не мешал африканцам петь. Старики горланили свое, воины — свое, женщины — свое. Затем дьявольские пляски возобновлялись.

Своего жениха Верка видела только издали. Он танцевал в первой шеренге воинов — такой же черный, поджарый, гибкий, порывистый, как и все остальные. Глядя на его исступленные телодвижения, Верка не без сарказма подумала, что столь интенсивная нагрузка может неблагоприятно сказаться на физических кондициях молодожена, которому впереди еще предстояла бурная брачная ночь.

В заключение свадебной церемонии молодых увенчали роскошными головными уборами из львиных хвостов и страусиных перьев, трижды обвели вокруг всей деревни и заставили поклониться тотемному столбу.

Едва войдя в просторную, недавно построенную хижину, в которой ей отныне предстояло жить, Верка сбросила босоножки и присела на корточки — сил не было даже на то, чтобы добраться до застеленного мягкими шкурами ложа. Муж ее, которому она еще и в глаза взглянуть не успела, присел сзади, как будто только этого и дожидался, и безо всяких околичностей приступил к тому, ради чего, в принципе, браки и совершаются.

Верка, понятное дело, отдавала себе отчет, что подобное развитие событий неминуемо, но она никак не ожидала, что это произойдет столь внезапно. Мужчин она ничуть не боялась, давно привыкнув стойко сносить все их прихоти и сумасбродства, но тут даже ей стало немного не по себе — то, что делал с ней этот пахнущий потом, пылью и кислым молоком молодой негр, разительно отличалось от всего, к чему она успела привыкнуть, кочуя от одного любовника к другому. Возможно, впервые в жизни Верка ощутила себя не половой разбойницей, умело и хладнокровно выстраивающей чувственные ловушки, а жертвой. И надо сказать, в этом состоянии имелась своя прелесть. Она и так не собиралась сегодня чересчур усердствовать — ведь глупо усердствовать перед мужиком, который и без того принадлежит тебе по закону, пусть и первобытному, — ну а тут на нее просто истома какая-то напала.

Верка сомлела, зажатая в тисках горячего и страстного тела. Самой себе она казалась нежной бабочкой, которую усердный ботаник раз за разом насаживает на острие булавки. В этих ее новых ощущениях было столько томительно-сладостного, мазохистски-притягательного и желанного что, наверное, единственный раз за всю свою бурную карьеру призовой трахалыдицы Верка из рассудочного и лукавого человека превратилась в похотливо мычащее, бесстыдное животное.

Факел, долго тлевший на сыром ветру и дававший вместо огня лишь одну его видимость, внезапно вспыхнул. Став женщиной в смысле физиологическом еще в ранней юности, Верка стала женщиной в смысле чувственном только сейчас.

Откинув голову назад, она в знак благодарности лизнула Мбори в скулу, и тот ответил ей такой же звериной лаской.

Позже, когда все это окончилось — окончилось так нежданно-негаданно и так страшно, что и много лет спустя на сердце продолжала ныть незаживающая рана, — Верка поняла, что более светлого периода в ее жизни, чем замужество с Мбори, просто не существовало.

Она звала его Борей, а он ее никак не звал. Он вообще был удивительно молчалив даже для воина саванны. А в общем-то, слова им были и не нужны. Все прошлое как бы исчезло для Верки, все мелочное, суетное и пошлое сошло с нее, как сходит пленка грязи с человека, нырнувшего в горячий источник. Как свободные и сильные звери, они жили только самыми простыми и самыми сладостными потребностями — ели когда хотели и сколько хотели; спали, пока не пропадало желание спать или не появлялось желание любить; любили друг друга досыта, любили, как самые первые люди на земле, не зная ни греха, ни стыда, ни сомнений. Какое значение могли иметь для них слова? Прикосновение рук, безмолвные сигналы глаз, сообщность тел хранили мудрость, куда более древнюю и глубокую, чем человеческая речь.

Он охотился на зверей и сражался с врагами, она готовила для него еду и грела постель. Она научила его целоваться, а он ее — стрелять из лука. Вокруг продолжали умирать люди, горы коровьих трупов загромождали подходы к водопоям, стервятники выклевывали у павших животных одни только глаза, по саванне шныряли чужаки: желтолицые всадники на низкорослых злобных лошадках, закованные в железо рабы распятого бога, спецназовцы в пятнистой, как шкура леопарда, одежде, чье оружие, изрыгая огонь, метало убийственное железо на тысячи шагов,

— а они словно не замечали ничего этого.

Она объяснила ему, что согласна ходить голой, но только в своем жилище, а на людях должна одеваться сообразно обычаям родины. На следующий день он добыл для нее целую охапку одежды, начиная от трусиков и комбинаций, кончая вечерними туалетами и меховыми манто.

Осмотрев вещи, некоторые из которых еще хранили тепло их бывших владелиц, Верка строго-настрого запретила Мбори грабить белых людей. Тогда ярость и силу воинов саванны познала далекая Кастилия и еще более далекая Степь. В их доме появились тончайшие шелка и замша, золотая посуда и жемчужные украшения, драгоценный фарфор и пушистые ковры. Стрела степняка насквозь пронзила сердце старого вождя, и Мбори занял его место. Кроме Верки, у него было теперь двенадцать жен, но ни одна из них даже не смела поднять глаза на властелина. За трапезой им прислуживал только маленький Килембе, усвоивший еще две песни: «Пусть всегда будет солнце» и «Катюшу».