Книга Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко

спросила. Тогда следователь поменял тему разговора:

— Сколько лет отцу вашего мужа?

Мария пожала плечами:

— Какое это имеет значение?

— Раз я вас спрашиваю, значит, имеет.

— Моему тестю восемьдесят лет.

Михайлов удовлетворенно присвистнул:

— Отлично! И он, кажется, инвалид?

— Да, у него нет ноги. — До Марии вдруг дошел смысл вопросов. — Но не собираетесь же вы?..

— Именно, — довольно ухмыльнулся Михайлов. — Именно. Отправим Майорова-старшего в концлагерь лет этак на пять. Как вы думаете, он вернется оттуда живым?

Мария промолчала, только крепче сжала губы.

— Или вот ваш пасынок, — продолжал Михайлов с издевкой. — Как его зовуг? Лев?

Мария опять не отреагировала.

— Я и сам знаю, что Лев. Так вот, и вашего восемнадцатилетнего Левушку отправим вслед за дедом. Хорошо у мальчика жизнь начнется, а? С трудового воспитания!

Михайлов, довольный своей шуткой, потер руки.

Мария молчала.

— Вот уж сыночек вам с его отцом спасибо-то скажет, когда выйдет, а, Мария Александровна? Впрочем, — глубокомысленно заметил Михайлов, — это если выйдет. А то ведь случается, что не выходят. И довольно часто случается, уверяю вас. Ну так как?

— Ну что ж, сажайте мальчика. Люди и в концлагерях остаются людьми. А часто только в концлагере и делаются людьми.

— Ах, вот вы как заговорили?

— С волками жить… — горько усмехнулась она. — А что касается старика… Дали бы вы ему в рюмке водочки морфию, раз уж вам необходимо от него избавиться. Он уснет и все.

— А вы мне здесь не указывайте, — вдруг разозлился следователь. — Если для блага революции нужно будет травить, будем и травить.

Дверь кабинета приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулся невысокий лысоватый мужчина в штатском. Мелкими шагами он подбежал к Михайлову и положил перед ним на стол какую-то папку. Потом, так же бочком-бочком, вышел из кабинета.

— Ну хорошо, — миролюбиво сказал он. — Признайтесь хотя бы в том, что нам известно совершенно точно. Мы знаем, что в 1932 году вы пытались наладить в Уфе производство бомб, чтобы на случай выступления ваши сообщники не оказались безоружными.

Тут Мария не выдержала.

— Никогда, — процедила она сквозь зубы, — никогда ни один дурак не делает бомбы про запас. Их не солят впрок, как огурцы.

— Да? — издевательски переспросил Михайлов.

— Да. Если кто-нибудь долго хранит бомбы, он идиот, невежда или бессознательный провокатор. Бомбы делаются к моменту их использования.

— Значит, вы признаете, что хотели немедленно использовать заготовленные бомбы?

— Да вы поймите, — взорвалась Спиридонова. — Сейчас террористов в принципе быть не может! Они родятся в определенные эпохи! Наша «ваша» эпоха для этого не пригодна. Не имея реальных корней в почве…

— Хорошо-хорошо, — прервал Михайлов ее гневную тираду, — а что вы скажете вот на это?

Он пододвинул Спиридоновой какую-то бумагу.

Это было признание Ильей Андреевичем Майоровым своего участия в ангиправительственном заговоре.

Илью Майорова допрашивали заместитель наркома внутренних дел Башкирии капитан Карпович и лейтенант Михайлов — тот же, кто допрашивал Спиридонову.

Сначала Майоров всячески отрицал как свою принадлежность к какой-либо контрреволюционной организации, так и существование самой организации. Но потом…

В романе-антиутопии Джорджа Оруэлла описана пытка крысами. В некой камере N2 101 есть специальный станок, куда помешают заключенного, и голодные крысы выедают ему заживо лицо, язык, гортань. Не знаю- полагал Оруэлл эту пытку своей выдумкой или нет, но описал он ее достаточно подробно, со знанием дела. Собственно, под угрозой этой пытки и ломается главный герой «1984». Под угрозой такой же пытки сломался и Илья Майоров, любимый, друг и муж Марии Спиридоновой. Оруэллу казалось, что он пишет мрачный фантастический роман-предупреждение… Мог бы и не предупреждать: у нас, в НКВД, подобные пытки вовсе не были чем-то из ряда вон выходящим, их там вполне успешно практиковали.

Илья Андреевич признался, что состоял в некой террористической организации Всесоюзный центр, что участвовал в подготовке террористического акта против Сталина и в прочих столь же невероятных вещах…

Письмо Ильи Майорова Марии Спиридоновой:

Дорогой друг!

По-моему, настала пора, когда нам необходимо политически разоружиться, т. е. высечь самим себя, как это уже сделали многие наши товарищи. Причин для этого сейчас имеется более чем достаточно, особенно у меня.

Перечислять их все здесь я не намерен, так как ты сама наверное, об этом думала и некоторые из них тебе самой навертывались на ум.,

Я полагаю что в основном главнейшие из них следующие:

1) Никакая политическая партия ни при каких условиях без людей существовать не может, особенно молодая партия (как «Народная воля», как наша п. лс.-р.)

2) В случае войны, которая вполне может быть в этом десятилетии, мы с тобой при всех условиях не можем быть по ту сторону огня.

3) На ближайшее десятилетие наша партия имеет очень мало перспектив не только для своего дальнейшего политического развития, но даже просто жить особенно после настоящего разгрома.

4) Физическая смерть мало что-либо прибавит к нашей политической смерти, если бы даже мы предпочли сейчас сложить голову; наше разоружение (может быть здесь я ошибаюсь) дает нам некоторую надежду остаться живыми физически и мечтать.

Что значит разоружиться, ты, конечно, знаешь не хуже меня речь идет не только об организационном разоружении но и о полном идейном политическом разоружении, о необходимости дачи исчерпывающих показаний в полном объеме о деятельности нашей подпольной контрреволюционной организации до последнего времени.

Конечно, под пыткой можно было выбить у Майорова признание, можно было даже заставить его написать своей упрямой жене письмо с призывом покаяться в несуществующих преступлениях. Но вот очные ставки с Майоровым ни Спиридоновой, ни Каховской, ни Измайлович тюремщики не устраивали, несмотря на то что Каховская, например, на очной ставке с Майоровым решительно настаивала. И у них были на то причины.