Книга Эпоха невинности. Итан Фром - Эдит Уортон

появление и густеющая марлевая завеса снегопада – почему-то напомнило мне театральное зрелище.

Я уже достаточно хорошо знал своего возницу и потому не стал ни рассыпаться в благодарностях, ни выражать изумление по поводу того, что он приехал за мной в такую метель; однако, когда он повернул коня не налево, как обычно, а направо, у меня невольно вырвалось недоуменное восклицание.

– По железной дороге не доберетесь, там заносы. Товарняк застрял у Корбери-Флэтс, – пояснил Итан, подхлестнув гнедого, и сани покатили в слепящую мглу.

– Но послушайте – куда же вы едете?

– На узловую, напрямки, – отвечал Итан, указывая кнутовищем в сторону холма, на котором стояла местная школа.

– На узловую – в такой-то буран?! Да ведь дотуда не меньше десятка миль!

– Гнедой дотянет, если не очень гнать. Вы же сами говорили, что сегодня вам до зарезу нужно туда попасть. Раз я взялся отвозить, то и отвезу.

Он произнес это как нечто само собой разумеющееся, и я в ответ мог только вымолвить:

– Вы мне делаете огромнейшее одолжение.

– Пустое, – отозвался он.

Напротив школы дорога разветвлялась; мы свернули налево под гору и поехали по проселку, окаймленному с обеих сторон густыми зарослями гемлока, чьи ветви под тяжестью снега провисли и пригнулись почти вплотную к стволам. По воскресеньям я часто прогуливался по этой дороге и знал одинокую крышу, видневшуюся сквозь облетевшие кусты у подножья холма, – это была крыша фромовской лесопилки. Сейчас она выглядела заброшенной и безлюдной; над черной водой ручья, подернутой желтовато-белой пеной, торчало неподвижное мельничное колесо, а окружавшие лесопилку мелкие деревянные постройки, казалось, совсем вросли в землю под нахлобученными на них снеговыми шапками. Фром, не поворачивая головы, проехал мимо, и так же молча мы стали опять подниматься в гору. Примерно милю спустя, уже на незнакомом мне отрезке дороги, мы поравнялись с запущенным фруктовым садом – я разглядел несколько чахлых яблонь на склоне холма, где на поверхность там и сям пробивались залежи аспидного сланца, похожие на зверюшек, зимующих под снегом и высунувших нос подышать. К подножью холма примыкали поля, чьи границы сейчас терялись под снежными сугробами, а на самом верху, выделяясь невзрачным пятном на фоне бескрайней белизны земли и неба, стоял фермерский дом – типичное для Новой Англии одинокое жилище, в сочетании с которым пустынный окрестный пейзаж оставляет еще более унылое впечатление.

– Вон там я живу, – сказал Фром, с усилием отводя в сторону искалеченный локоть, и я не нашел что ответить – так удручающе подействовало на меня все увиденное. Снегопад прекратился, и в белесых проблесках солнца дом на холме предстал во всем своем неприглядном убожестве. Над крыльцом раскачивалась, как черный призрак, плеть какого-то ползучего растения, а дощатые стены дома под облупившимся слоем краски, казалось, дрогли на ветру, который задул с прекращением снегопада.

– При отце дом был больше – перемычку пришлось снести не так давно, – продолжал Фром, рывком левой вожжи придержав гнедого, который явно намеревался свернуть к знакомым покосившимся воротам.

Тут я понял, что унылый и заброшенный вид жилища объяснялся отчасти отсутствием того, что в Новой Англии именуют «перемычкой», – крытой пристройки, которая возводится обычно под прямым углом к жилому дому и соединяет его с дровяным сараем и коровником. В самой перемычке размещаются кладовые для съестных припасов и хранится всякого рода инструмент. То ли потому, что эта пристройка символизирует связь крестьянской жизни с землей и одновременно служит хранилищем источников тепла и пищи, то ли просто потому, что в суровом климате Новой Англии она создает для хозяев немаловажное удобство – поутру они могут браться за работу, не выходя на улицу, – словом, как бы там ни было, не сам жилой дом, а именно «перемычка» считается в здешних местах показателем и средоточием благополучия – чем-то вроде домашнего очага. Подтверждение этой мысли я не раз находил во время своих одиноких прогулок по окраинам Старкфилда; может быть, оттого в словах Фрома мне послышалась тоскливая нотка, а его усеченное жилище, по вполне понятной ассоциации, показалось мне похожим на его собственное изувеченное тело.

– Мы теперь, можно сказать, на задворках живем, – продолжал Фром, – а раньше-то тут было бойкое место, пока железную дорогу не протянули к Корбери-Флэтс. – Он снова дернул вожжи, чтобы подбодрить сбавившего шаг гнедого, и, словно рассудив, что теперь, когда я увидал его дом, мне можно полностью довериться, не спеша продолжал: – Мать мою покойницу это крепко подкосило. Она и в прежние годы прихварывала, но ведь тогда что? Начнет ревматизм ее донимать, так она усядется на крыльце и сидит себе часами, на дорогу смотрит – кто куда едет да зачем. Раз в весеннее половодье в Бетсбридже плотину прорвало, так покуда ее ремонтировали, Хармон Гау свою колымагу чуть не полгода вкруговую гонял по этой самой дороге. Мать тогда совсем молодцом была: что ни день сама к воротам спускалась, поджидала его – словечком перекинуться. Ну а как поезд пустили, почитай никто уж мимо нас и не ездил. Матери все невдомек было – что стряслось, куда народ подевался. До самой смерти не могла успокоиться.

Когда мы свернули на узловую, снова пошел снег, и дом вскоре совершенно пропал из виду. Умолк и мой возница; между нами опустилась завеса прежней отчужденности. На сей раз с возобновлением снегопада ветер не утих – напротив, он внезапно усилился. По временам порывы ветра разгоняли серые клочья туч, и тогда бледное зимнее солнце озаряло окрестность, где яростно бушевала метель. Но гнедой был верен слову, данному его хозяином, и мы продолжали двигаться к цели, невзирая на хаос, царивший вокруг.

Во второй половине дня буран прекратился; небо на западе очистилось, и я по неопытности решил, что к вечеру погода разгуляется. Я на скорую руку закончил все дела на станции, и мы тронулись в обратный путь, рассчитывая попасть в Старкфилд к ужину. Однако ближе к закату тучи снова заволокли небо; стало быстро темнеть, и при полном безветрии повалил густой, обильный снег. Казалось, что неудержимая снежная лавина вот-вот погребет под собою весь мир, – это было пострашнее утреннего кружения метели. Вокруг нас постепенно сгущалась мгла – словно сама зимняя ночь в обличье снегопада спускалась вниз, слой за слоем окутывая землю.

Слабый свет от фонаря Фрома вскоре затерялся в кромешной мути, а через некоторое время отказало и его чувство направления, и даже безошибочный инстинкт лошади, всегда умеющей найти дорогу к дому. Два-три раза перед нами возникал и тут же растворялся в тумане какой-нибудь неожиданный предмет, как бы подавая нам знак, что мы сбились с пути; и когда мы наконец вновь выбрались на твердую дорогу, старый конь