Книга Болото пепла - Варя Медная

завтра, и оставить вам еды. Вот. – Она поставила кружку и блюдечко с какой-то булкой на выступ. – А это огниво и свеча, на случай, если вы все-таки решите прислушаться к голосу разума и почитать. – Жестяная коробочка звякнула о пол, следом упал огарок.

Фуксия очень надеялась, что он воспользуется ее советом, потому что на двоих с Лэммюэлем места в шкатулке не хватит. Придется заказывать еще одну, что потребует времени и лишних хлопот. Да и нехорошо получится по отношению к Лэммюэлю… и как она объяснит все Лаванде? Нет, надо постараться по возможности избежать таких трудностей.

– Что это?

Эшес впервые заметил в стене напротив нишу с конструкцией, напоминающей соты. Банки. Много-много банок.

– Что вы делаете?

Он подошел и взвесил одну в руке.

– Нет, только не эту! Немедленно поставьте на место. Грецкий орех, перетертый с вереском, – любимое варенье Лаванды!

Он повернулся к стене и замахнулся:

– Сейчас же выпустите меня!

Девушка прикусила губу, на ресницах заблестели слезы.

– Ну? – Он нетерпеливо подкинул и поймал банку.

– Да вы просто чудовище! – выкрикнула Фуксия и, рыдая, бросилась к лестнице.

Когда дверь наверху хлопнула, Эшес вздохнул и вернул банку на место. А потом взял еду и устроился на холодных влажных одеялах в углу.

– Кекс… чертов черничный кекс.

Проглотив последний кусок, он потянулся за водой и едва не поперхнулся. Откинув кружку, бросился судорожно шарить по полу в поисках круглой жестяной коробочки.

«Огниво! Эта дура оставила огниво!»

Глава 31. Про напряженные нервы и воплощенное совершенство

Разочарования настигали Фуксию одно за другим. Так, поднявшись в гостиную, она застала Лаванду охорашивающейся перед зеркалом в платье, которое сама она мечтала заполучить много месяцев. Наряд был просто совершенство: сдержанный и вместе с тем прелестный. Нежно-зеленый шелк в серебристую полосочку, рукава с буфами у плеча и зауженные к локтю и юбка-колокол, чья пышность поддерживалась каркасом из ивовых прутьев и позволяла хозяйке сохранять дистанцию при общении с кавалерами. Самой Фуксии досталось не столь элегантное: желтое (ее нелюбимый цвет), из переливчатой тафты, отделанное кружевами, рюшами и воланами, которых, даже на ее вкус, было чересчур много.

Когда она вошла, Лаванда закрепляла в прическе кружевную наколку[36].

– Ты как раз вовремя, помоги. – Сестра повернулась и так и застыла с рукой в волосах. – Что это? – спросила она, тыча ей в лицо.

Взгляд Фуксии, в свою очередь, остановился на правой щеке Лаванды, где красовалась мушка, только в форме звездочки. Лаванда решительным шагом пересекла комнату, сдернула мушку-сердечко с лица Фуксии, а потом, невзирая на протесты и даже слезы, потащила ее на кухню – умываться.

Лэммюэля было решено взять с собой. В конце концов, нечестно оставлять его дома, в то время как сами они отправляются веселиться. Фуксия надела на него берет с петушиным пером, который они купили-таки на ярмарке, и переложила его из шкатулки в дорожный сундучок.

Портшез был подан с точностью до секунды. Фуксия вышла на улицу, размышляя над тем, как несправедлива жизнь: мало того что пойдет пешком, так еще придется всю дорогу нести сундучок. Лаванда заявила, что не сможет взять его с собой, – внутри слишком тесно даже для одного. На той стороне улицы собрались зеваки. Когда Фуксия показалась на крыльце, среди зрителей наметилось оживление, раздались перешептывания и приглушенные восклицания, но стихли они оскорбительно быстро, и жадные взгляды вновь обратились ко входу.

Фуксия заняла место рядом с носильщиками, которые воспользовались свободной минуткой, чтобы закурить. День выдался на редкость ясный, и сейчас солнечный диск торжественно таял на горизонте, как кусочек масла в каше. Когда на поверхности остался лишь краешек, дверь распахнулась, и последний луч заходящего солнца озарил показавшуюся на пороге Лаванду.

Ее лицо затеняла тончайшая золотистая вуаль (пятна так и не успели до конца сойти), а в руках она сжимала трогательный букет маргариток. Со всех сторон понеслись охи, ахи и даже восхищенный свист. Лаванда скромно опустила глаза и направилась к портшезу, больше всего напоминая невесту, идущую к алтарю. Носильщики тоже пораскрывали рты – у одного аж бычок к губе прилип. Фуксия едва не ревела от обиды.

Во время посадки произошла небольшая заминка: пышная юбка никак не желала помещаться в портшез. Из толпы раздались смешки. Лаванда раздосадованно откинула букет и попыталась залезть с разбегу. Смех нарастал. Наконец общими усилиями им удалось запихнуть ее внутрь, при этом изрядно помяв подол. Захлопывая дверцу портшеза, Фуксия с особым удовольствием прищемила каркас из ивововых обручей.

* * *

Твила сидела в уголке. Свернуться в клубочек мешал туго затянутый корсет – это постаралась Ми. Служанка заходила час назад, если верить бронзовым напольным часам. Она положила наряд на кровать и придержала дверь, пока ее братья вносили розовую эмалированную ванную. Поставив ее возле камина, они снова вышли и, вернувшись уже с ведрами, наполнили ее теплой водой. Все это происходило в совершенной тишине, нарушаемой лишь плеском воды и металлическим позвякиванием. Покончив со всем этим, они поклонились ей и, не проронив ни слова, удалились. Твила даже не была уверена, что они ее видели, – так пусты были обращенные к ней глаза.

Ми опрокинула в ванную содержимое нескольких принесенных с собой бутылочек – одну за другой, помешала рукой, отчего вода покрылась пушистой пеной и начала источать аромат фиалок, а затем помогла девушке избавиться от одежды и залезть внутрь. И, хотя от воды поднимался пар, зубы у Твилы стучали. Мыться самой ей не позволили: служанка терла ее суконным мешочком с зашитыми в него мыльными орехами так бережно, словно она была сделана из хрусталя или какого другого ценного и хрупкого материала. Когда Ми перешла к голове (там и мыть-то теперь было особо нечего), выражение ее кукольного личика не переменилось. Гладкая маска, как и у братьев. Твиле захотелось протянуть руку и сдернуть ее.

Покончив с омовением, Ми обтерла ее и помогла одеться: подставила панталоны – сначала для одной, потом для второй ноги, согрела у очага и надела на нее нижнюю сорочку, шелковые юбки и затянула корсет. Твиле пришлось держаться за столбик кровати, чтобы не мотаться из стороны в сторону, пока та продевала шнурок в расположенные зигзагом крючки и затягивала. Тоненькие ручки действовали уверенно, с неожиданной силой. В конце концов на Твиле оказалось изумрудно-зеленое парчовое платье с расклешенными от локтя рукавами и крупными золотыми узорами спереди на подоле и туфли на низком каблучке, из того же материала. Финальным штрихом лица коснулась невесомая пуховка, одарив флером