Книга Лунный принц - Екатерина Оленева

– Будешь суши? Что скажешь насчёт лёгкой японской кухни?

Тень, упавшая в дверном проёме, застыла в безмолвии. Катрин почувствовала себя так, будто к спине между лопаток приложили лёд. Стремительно развернувшись, она судорожно сжала нож в правой руке, хотя вроде бы ничего страшного – напротив неё стояла такая же хрупкая, как она, светлокожая и темноглазая блондинка.

– Добрый вечер, Кэтти. Не ожидала гостей?

– Синтия? – нервно сглотнула Катрин, стараясь взять себя в руки.

Чёрт! И чего она так перепугалась? Словно её пугал сам страх перед этой жуткой, пережившей века, порочной ведьмой.

– Что ты тут делаешь?

Катрин очень старалась взять себя в руки, но голос её дрожал как пламя на сквозняке. Память услужливо нарисовала тот памятный и страшный вечер, когда она впервые увидела Альберта. Так же, как сейчас, две молодые женщины стояли друг против друга и Синтия не скрывала своих, мягко говоря, недружелюбных намерений.

– Тебя не приглашали.

Синтия смотрела на неё со злой иронией. Впрочем, можно было бы сказать, что во взгляде её сквозила откровенная ненависть и лёгкая толика любопытства.

– Этот город принадлежит мне, Катрин. И твой мужчина принадлежит мне. И даже ты – в какой-то степени, потому что, нравится нам с тобой обеим это или нет, но ты мой прямой потомок. И Альберта, кстати, тоже.

– Хватит! Я не стану слушать тебя и не дам смутить себя змеиными речами.

– Всё это лишь к тому, что я не нуждаюсь в разрешениях. Я войду туда, куда захочу и тогда, когда захочу. И ни один замок меня не удержит.

– Ладно, – скривилась Катрин. – Спорить об этом бессмысленно. Ты сильна, мудра и первоисточник всего, что нас окружает, госпожа Элленджайт. Чем я обязана счастью созерцать столь бесценное совершенство на моей кухне?

Синтия сощурилась и какое-то время молча смотрела на неё. А потом Катрин ощутила, как невидимая рука толкает в грудь, опрокидывая на ближайший стул, а воздушный поток вжимает в спинку стула, не давая рукам подняться.

Казалось, вместе с Синтией на неё надвигается шторм, как девятый вал.

– Ты! Маленькая дерзкая нахалка, как ты смеешь мне дерзить? Всё, что ты имеешь, дала тебе я. И я могла бы так же легко отобрать всё, считая и твой последний вздох. Стоит сдавить воздушную удавку на твоём горле чуть туже – вот так! – Катрин схватилась за горло, понимая, что воздух в него попросту не идёт, – и ничто, совершенно ничто тебе не поможет.

Воздух снова получалось вдыхать и выдыхать, что было невообразимым облегчением.

– Как ты это делаешь? – выдохнула она.

– Разве это сейчас важно? Нет. Мы обе знаем это. Важно другое. Ты не представляешь, как легко тебя уничтожить и как, ну просто чешутся руки сделать это! Стереть навсегда это самодовольное выражение с твоей смазливой рожи! Погасить свет в твоих ненавистных глазах. Заставить тебя пресмыкаться передо мной, ползать на коленях и получать наслаждение от твоего унижения.

Катрин молчала. Что лукавить? Ей было страшно и подсознательно она чувствовала, что её противница в дикой ярости и очень опасна – как змея. Ядовитая, быстрая, вёрткая. И что любое слово, неосторожно сорвавшееся с губ, может заставить противницу перейти от слов к действию.

– Ты должна была умереть. Именно так всё было задумано. Волкам всегда нужны белые барашки на заклание. Ты идеально подходила на эту роль – белая, невинная, склонная жертвовать собой ради высшего блага. Невыразимо скучная, однообразно-серая, предсказуемая, как восход солнца на западе В тебе и настоящей-то воли к жизни не было! Как ты смогла выжить?! Как получилось, что в итоге ты отняла его у меня?! Он всегда был моим! Только – моим. Моя любимая игрушка, всегда покорная моей воле, моим желаниями, моим целям. Мы с Альбертом принадлежали друг другу и дополняли друг друга как правая и левая рука, как зеркальное отражение – мы единое целое. А ты встала между нами. И всё испортила.

С каждым словом, срывающимся с губ Синтии, страх Катрин нарастал. Возможно, она и была безумной, но она была при этом сильной и беспощадной. Сверхъестественно сильной. Пережившей несколько веков. Своими руками создававшей и уничтожавшей монстров. А что Катрин могла противопоставить ей.

Ни-че-го!

– Знаешь, что хуже всего? Нет, не знаешь. Но я расскажу тебе. Иметь силу, чувствовать её – и не сметь пустить в ход. Если я уничтожу тебя – я уничтожу и его. Он не просто не простит мне этого, он снова бросил меня одну в этой крысиной бесконечной возне, а я снова буду вынуждена возвращать его. Я уже однажды его теряла. Насовсем. Знать, что часть тебя больше не существует по твоей вине – это худшая мука в этом аду, который я создавала для себя и других не единожды. Отдать его тебе – пытка, но я хотя бы буду знать, что он дышит. И, если станет уж совсем не выносимо, я смогу вернуться.

Катрин удивлённо захлопала ресницами, не веря собственным ушам. Что она сейчас слышит? Правильно ли поняла?

– Что?.. Что ты сказала?..

– Я видела сегодня его глаза. Я уже видела такое и помню, чем это закончилось в прошлый раз. Если для того, чтобы Альберт жил, мне нужно отпустить его – я это сделаю. Ты поняла? Я добровольно и по собственной воле уступаю его тебе, овца. Больше того – я уеду из города и не стану мешать вашему счастью, – Синтия скривилась при последнем слове. – Живи, Катрин Кловис, радуйся. Наслаждайся каждой минутой. Но помни – я была раньше тебя, я есть сейчас и буду после того, как ты сгниёшь в своей могиле. Спи в его объятиях, рожай ему детей, таких же красивых и светловолосых, как я и он. А ночами, когда он станет трахать тебя, а ты будешь стонать от страсти в его объятиях, ты не сможешь не задаваться вопросом – не думает ли он обо мне, не тоскует ли? Кого он хочет по-настоящему? Но, что хуже, помни – этот город мой. Всё здесь – моё.

Рука Синтии легла на горло Катрин, заставляя девушку запрокинуть голову. Словно жадная птичья лапа сжалась на пределе, когда ещё вот-вот и станет больно. Но пока только страшно.

– Даже ты, милая моя, овечка – ты тоже моя. Не теки в твоих венах моя кровь, я бы просто разбила твоё сладенькое приторное высокомерное личико, с наслаждением обмакнув мои пальчики в твою кровь.

Синтия наклонилась, почти касаясь своими губами губ Катрин. И это нисколько не возбуждало. Это отвращало, словно её заставляли целовать ледяные губы мертвеца.

От Синтии веяло угрозой, ненавистью и яростью. Она упивалась своей силой и своей властью.

– Ты будешь жить. И со страхом вглядываться в лица своих детей – вдруг твоя дочь будет слишком сильно походить на свою милую тётушку. Ты будешь жить и со страхом глядеть на дверь – вдруг, в один из дней, похожих на своих братьев-близнецов, я вернусь? А мой брат, твой муж, слишком сильно соскучится по своей непутёвой, порочной и всемогущей сестричке? Вдруг он слишком сильно обрадуется мне, а ты ничего – совсем ничего не сможешь с этим поделать? Я ухожу, малышка Кэтти, ты можешь праздновать победу – я уступаю тебе мой трон, мой дом и моего брата. Но я вернусь. Живи с этим.