Книга Поездом к океану - Марина Светлая

- А раненые?

- А как вы думаете? На своих горбах тащить придется. Лучше б им конечно сдохнуть, чем гнить заживо в джунглях. И ждать времени нет. Вернутся коммунисты – утопят в собственной крови.

«Не вернутся», - едва не вырвалось у нее. Но все же промолчала.

- Что значит... заживо? – зачем-то спросила она, уверенная, что лучше ей этого не знать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- А что с мясом в жару и сырость делается, вы видали? – усмехнулся солдат. – У нас консервы гниют прямо с банками, а то сырое, открытое. Прямо в швах черви заводятся. Вы, кстати, за своей-то болячкой следите, а то женщина, да еще и... не ровен час, проснетесь, а у вас там насекомые копошатся – и все. Они тут тоже ядовитые. Здесь, мать его, все ядовитое. Растения, люди, воздух. Все тут и передо́хнем.

- Вы просто излучаете оптимизм, - мрачно резюмировала Аньес.

- А вы просто позеленели, - расхохотался он, будто ничего смешнее не видел.

- Где подполковник Юбер? – резко оборвала она его смех.

Он и правда заткнулся и кивнул на один из уцелевших домов в глубине поселка – один из самых больших и богатых здесь.

- Общается с местными иудами на предмет того, какого хрена им не хватало при нас. И куда мог уйти Ван Тай. Да только они, твари, не колются. Вот вы слыхали, что Иуда Искариот повесился, когда предал Христа?

- Слыхала.

- А я недавно только узнал, представляете? У меня отец ненавидел церковь и нам не позволял. Вот тут и попал первый раз, в Ханое, на пасхальную мессу. Верите, мне понравилось очень. И потом... что священник говорил, объяснял... И про предательство, и про расплату, и про Страшный суд... Я с тех пор понять не могу, что ж они-то, собаки узкоглазые, никак не перевешаются? Как думаете?

- Здесь католиков маловато, чтобы внушить им эту замечательную мысль, - пожала Аньес плечами. Потом по привычке, вбитой воспитанием, извинилась и медленно двинулась в сторону от вконец сошедшего с ума мальчишки, потому что возле него не особенно понимала, не сама ли безумна.

Она шла дорогой, протоптанной между хижин, точно так же, как всего два дня назад мчалась к Йен Тхи Май – женщине, у которой пели летящие змеи. Только тогда шаги ее были легки и спокойны, а сейчас... сейчас ее так согнуло стыдом и болью, что, наверное, уже никогда не поднять глаз.

- О! Вот ты где! Ну-ка иди сюда, дорогая! – и ее выдернули из состояния, в котором она уже не могла находиться, и вернули на эту землю. Давешний эскулап стоял у одной из палаток и усердно намывал руки в миске с водой и мылом. – Подходи, не стесняйся. Осмотреть надо.

-  Я вас искала! По поводу капрала Кольвена, помните? – отозвалась она и двинулась к палатке.

- Помню, конечно. Убит ранением в шею. Вчера и закопали его и других ребят. Смешно – их даже зарывают вместе. Наших, вьетов. Садись!

Он указал ей пальцем на самодельную скамейку – из чьего-то дома забрали. И хорошо еще, что не повел в палатку. Повезло. Аньес знала, что там раненые, которым лучше бы погибнуть, чем гнить заживо. Мальчик, приставленный ее охранять, неправ в одном. Ей бояться нечего. Неубиваемая она.

- А где закопали? – хрипло спросила Аньес.

- Чуть ниже озеро нашли. Там тихо. И земля не такая каменистая.

- Вещи при нем были?

- Были. Что ж ты разговорчивая такая сегодня?

- Отдайте их мне, пожалуйста. Вы обещали.

- А я другого и не говорил. Сиди смирно, после вынесу. И молчи, а! У меня раненые спят.

И ему самому неплохо бы поспать. На свету он казался почти серым от усталости. И видимо, каждое слово давалось ему с некоторым усилием, потому проще было изображать недовольство по любому поводу. Он сосредоточенно снимал повязку с ее подбородка, внимательно осматривал шов, довольно прищелкивал языком, потом взялся обрабатывать. Она тихонько шипела, потому как боль теперь была куда более резкой, чем вчера. И думала о том, не слишком ли большой наглостью будет попросить еще порошка, как накануне. Черт его знает, что он ей всыпал, но она хотя бы не мучилась. Да только облегчать ее страданий врач не спешил.

Когда где-то очень близко раздались выстрелы, она снова дернулась в его руках, а он удержал ее за плечи, промокая рану на лице.

- Не бойся ты, это наши! – буркнул он. – Надеюсь, на сегодня последние.

- Как это – последние? – полувсхлипнула она.

- Да людей Ван Тая стреляют.

- Но они же сдались? Нет?

- А кто их вниз поведет, а? Да еще когда самих – горстка с кучей умирающих. Здесь оставаться нельзя. Куда Ван Тай ушел – они все одно не скажут. Вот и стреляют их тут, видишь рощицу под террасой? – он обхватил пальцами ее щеки, и лицо легко поместилось в его руке. А после повернул в направлении, откуда раздавались выстрелы.

- Это подполковник Юбер приказал?

- Это, дорогуша, джунгли приказали. С пленными мы не дойдем. Либо они найдут способ нас дорогой перерезать, либо сбегут по пути к своему главарю, - он на некоторое время замолчал, а она пыталась осмыслить услышанное, в ее собственных легких пробившее дыру. Иначе почему ей кажется, будто из нее со свистом выходит воздух, а сделать еще хоть один вдох она не в состоянии.

- Ну все, - снова подал голос доктор, во все стороны покрутив ее подбородок. – Жди здесь, сейчас принесу тебе что обещал. Да еще кое-что.

И он нырнул под полог палатки, оставив ее одну. Аньес наконец смогла протолкнуть в себя глоток воздуха, и разом плечи ее опустились, а она сама – согнулась. Снова кто-то выстрелил, и ладонь сама потянулась к горлу. Да сколько же можно... убивать? Сколько еще это все будет длиться? Ведь точно так же вьетнамцы загоняют французов и расстреливают их, да? Между ними всей разницы – вьеты на своей земле. Значит, они правы.

Через минуту врач снова вышел к ней, и она вся подобралась. Когда в ее руки попал вещмешок, терпения уйти в сторону и там только заглядывать внутрь, у нее уже не было. Потому Аньес лишь опустилась на землю, торопливо раскрыла ее и вытряхнула содержимое прямо перед собой. Ее пальцы заскользили по предметам, которые попали ей в руки. Старый гребень, часы – хорошие, дорогие, отцовский подарок, портсигар с зажигалкой, фляжка с водой, армейский нож, которым можно было делать все на свете, две фотокарточки. На одной родители, на другой – портрет сестры. Чудесный медальон[2] с изображением Девы Марии – материн. Это все его семье. Это все, что им от него останется. И об этом – тоже не думать до поры. Наверное, позже придется, но не сейчас. Что-то было еще. Куда менее значимое.  Какая-то чепуха, которая всегда может пригодиться в дороге, но не занимает много места.