Книга Серебряные ночи - Джейн Фэйзер

Князь Дмитриев не обращал внимания на начавшиеся жалобы о том, что его люди полностью измотаны. Если он может терпеть, значит, и они должны. Он бы позволил небольшой привал при свете дня, но была уже ночь, а ночной отдых в пути слишком опасен. Кроме того, пока они движутся, не так слышны вопли этого маленького отродья. Как только они останавливались, громкий, отчаянный плач выбивал из колеи его людей, не способных оставаться равнодушными к маленькому беспомощному страдальцу. Молодая крестьянка объясняла, что ребенок отказывается от груди, а если и берет, то почти сразу же выплевывает, снова отчаянно заливаясь. Дмитриев, который ничего не понимал в этом деле, ядовито подумал, не может ли молоко крестьянки оказаться слишком грубым, неприятным для младенца, который привык сосать грудь княгини. От этих мыслей настроение его не улучшилось.

Впереди по обеим сторонам дороги в лунном свете мерцали кварцевые искорки каменистой осыпи. Бывалого вояку пробрал тревожный холодок. Ближайшие несколько сот метров им придется проехать по дороге, напоминающей ущелье. Ночную тишину нарушали лишь крики совы, вой волка и посвистывание холодного ветра. Они ехали по наезженному тракту, но мало кто отваживался передвигаться по нему ночью, разве только летом, когда ночи коротки. Поздняя осень – далеко не лучшее время даже для разбойников с большой дороги. Однако Дмитриев как опытный солдат хорошо знал цену предосторожности. Он приказал своим людям сомкнуть строй и держать оружие наготове.

Они втянулись в ложбину. Дмитриев мгновенно ощутил, что грозит беда. Он вертел головой из стороны в сторону, всматриваясь в откосы, но ничего не мог заметить, хотя чувствовал на себе чужой взгляд. В тревоге он приказал ускорить движение. Кавалькада была в середине ложбины, когда началось светопреставление. Ночь осветилась вспышками; оглушительный грохот выстрелов эхом метался между каменистыми стенами. За каждым камнем впереди и сзади колонны оказались люди.

Отряд Дмитриева открыл ответный огонь. Началась полная неразбериха. Сверкали извлеченные из ножен сабли, лошади, непривычные к боевым действиям и напуганные грохотом и вспышками, взвивались на дыбы, сбрасывая с себя всадников, и шарахались в сторону, волоча за собой тех, кто не успевал выпростать ноги из стремени. В воздухе плыли клубы порохового дыма, застилая глаза, из-за чего Дмитриевские слуги обнаруживали, что временами сражаются друг с другом.

Дмитриев предположил, что они подверглись нападению бродячих разбойников. Но от этого предположения не осталось и следа, когда он увидел огромного роста мужика, с отменным мастерством владеющего саблей. Те, кто оказывался у него на пути, валились как подкошенные не только под разящими ударами, но и просто от бесстрашной решительности и напора, с которыми он ринулся в бой.

– Борис Михайлов, – хищно прошептал Дмитриев, тщательно прицеливаясь в крупную фигуру. Но в следующее мгновение пистолет выпал из его рук. Генерал почувствовал укол прижатого к шее острия ножа.

– Где она? – услышал он над ухом хриплый голос Адама Данилевского. Нож вошел глубже. По спине потекла кровь.

Дмитриев был не робкого десятка, но ощущение ножа в шее, ножа, который держала рука человека, способного – в чем генерал не сомневался – пустить его в ход без промедления, оказалось более ужасающим, чем он мог себе представить. Он даже успел крикнуть, призывая на помощь, но все его люди отбивались от наседающего противника. Они оказались в меньшинстве, оказались в ловушке, оказались в полной растерянности.

Нож вонзился глубже. Князь задохнулся от боли.

– Куда вы отправили ее, Дмитриев?

– Она шлюха! – невзирая на ужас, выкрикнул он, но мгновенно получил очередной удар ножом. Он не мог пошевельнуться, понимая, что увернуться от смертельного удара не успеет. – Ко мне! – заорал он что было сил.

На этот раз его услышали. Ближайший человек из его отряда с пистолетом на изготовку бросился в его сторону. Тут же грохнул выстрел, и он упал. Борис Михайлов прорубал себе путь саблей, приближаясь к Адаму и князю.

– Куда вы ее отправили? – неумолимо прозвучал тот же вопрос; спина генерала уже была мокра от крови. Богатырь навис прямо над ним; с застывшим взглядом он приткнул лезвие сабли к горлу.

– Отвечайте на вопрос, князь!

– В Успенский монастырь. Под Оренбургом, – вырвалось признание из пересохшего горла. Дмитриев содрогнулся от страха, унижения и ярости. – Я еще увижу, как вас вздернут на виселице за это, Данилевский!

– Сомневаюсь. – Адам опустил свой нож и вытер окровавленное лезвие о шинель князя. Невероятным усилием воли ему удалось сдержать вспышку дикой, необузданной ярости при известии о том, какая судьба была уготована ей Дмитриевым. Представление о тяжком, мучительном существовании, на которое она была обречена, с ослепительной ясностью возникло в его сознании; несколько секунд Данилевский не мог выговорить ни слова.

– Мне кажется, Борис хотел еще кое-что выяснить, – наконец проговорил он с интонацией человека, которому все резко наскучило, и отошел в сторону.

Дмитриев взглянул в глаза человека, которого однажды обрек на мучительную смерть, и прочитал в них свою погибель.

– Мне надо за многое с вами рассчитаться, князь, – неторопливо начал Михайлов. – Я уверен, что вы повинны в смерти моего друга и господина молодого князя Голицына, хотя мне трудно сказать, как именно. – Дмитриев побледнел от ужаса. – Также вы повинны в смерти Софьи Ивановны. Вы выгнали Софью Алексеевну зимой из дома, надеясь, что она погибнет в дороге. Вы замучили Григория, оставив его беспомощного ночью на холоде, подвесив на дереве, чтобы его заклевали вороны. Я еще не знаю, что вы сделали на сей раз с Софьей Алексеевной, но и этот ваш шаг я прибавляю к общему счету. Даже если бы я был готов простить то, что вы сделали мне лично, князь, сказанного достаточно, чтобы вынести приговор.

– Я не могу умереть от руки смерда! – возопил Дмитриев, не обращая внимания на холодок стали у горла, и обернулся к Данилевскому, который, как аристократ, должен был понимать полную невозможность такого бесславного конца.

Адам молча развернулся на каблуках и направился к карете. После хаоса битвы постепенно восстанавливался порядок. Люди Дмитриева, оставшиеся в живых, были собраны вместе под каменистой осыпью; за ними внимательно следили двое голицынских крестьян.

– У нас есть потери?

– Двое раненых, барин, – последовал ответ. – Их отнесли к карете. Слава Богу, все живы.

Адам кивнул и продолжил свой путь. В наступившем затишье снова послышался негромкий, усталый детский плач. Распахнув дверцу, он заглянул внутрь кареты. Темнота не помешала ему разглядеть забившуюся в угол женщину; она тихонько подвывала от страха. В руках она держала пищащий сверток.

– Прекрати выть, – негромко проговорил Адам. – Тебе ничто не угрожает. И дай мне моего сына.

– Ох, барин, вот он, держите. С ним ничего не случилось, – поспешила уверить его женщина. – Только не хочет сосать грудь, барин. Я не могу его успокоить.