Книга Снежный король - Ирина Котова

— Нет, — отмахнулась я. Подождала терпеливо, пока он меня щупал, чуть ли не в зубы заглядывал, бормоча себе под нос что-то. Терпела, терпела, да не утерпела: — А расколдовывать ты меня будешь, свет мой ясный?

— А зачем? — поднял он брови. — Я тебе говорил, не лезть никуда и не трогать ничего?

— Говорил, — признала я и вздохнула. Душераздирающе вышло.

— Вот и походишь пособием наглядным. Должен же я видеть, как невидимость сходит — целиком, или органами отдельными, селезенкой там или печенью, или как пятнами линялыми…

Я как представила себя линялой, или того хуже, из одной селезенки состоящей, так и пошатнулась, колдуна за руку схватив. И понимаю, что воспитывает он меня так, а все равно страшно.

— Или, может, — говорит, забавляясь, — сначала платье станет видимым, а ты потом? Или наоборот?

Нет, думаю, тут просто так не отделаюсь. Всхлипнула, чтобы слезы красиво потекли, ресницами затрепетала, губами задрожала.

Он усмехнулся, брови поднял.

Ну погоди, думаю, бессердечный!

— Не погуби! — простонала рыдательно и ладонь его, которую держала, к груди своей двумя руками прижала. Мерлин так и замер, глаза опустив. — Я тебе отслужу!

— Ну нет уж, — проворчал колдун, отмерев, и поспешно назад шагнул, из пальцев цепких моих высвободившись, — двойного усердия ни я, ни замок мой не вынесут. Хватит и однократного, за зелье против проклятия. Что делать-то с тобой, Марья?

— Расколдовывай меня уже, — попросила я жалобно. — Все я осознала и поняла. Хотя, — тут я ногой топнула, сердясь на бесчувственного рыжего, — нечего грязь вокруг себя разводить! Тут какая хозяйка выдержит, за тряпку не схватится? Грязь в доме почище свербит, чем в носу перед чиханием! Хочешь не хочешь, а чихнешь, то есть уберешь!

— А ты здесь хозяйка? — спросил он, глазами сверкнув.

— А кто еще? — огрызнулась я. — Ты еще тут кого-то видишь?

— Ох, Марья, Марья, — сердито покачал он головой. — Я и тебя-то вижу с трудом. Ты понимаешь, глупая, что могла зелье выпить, от которого замертво бы упала? Хорошо хоть, яйцо жар-птицы не трогала, иначе и сгореть можно. Хотя, — он зло и тоскливо рукой махнул, — надо уже спрятать его надежно, чтобы не навредило никому. Все равно бьюсь над ним, бьюсь, а птенец не выводится.

Я рот открыла, чтобы вопрос задать — и закрыла. Ну его, злить. Лучше подарок сделаю, может, и сердиться перестанет. Только глаза опустила, дабы не догадался, что задумала что-то.

И колдун усмехнулся, по щеке меня погладил.

— Прощу на этот раз, — сказал он, и я свои руки увидела. — Но, Марья, — добавил он тихо, склонившись к уху моему, и у меня опять по коже морозом посыпало, — клянусь, еще куда залезешь или что-то в мастерской тронешь — оставлю заколдованной на год, не меньше. Понятно?

Я вспомнила, как он выполнил обещание превратить меня в лягуху, и поспешно закивала, глаз не поднимая. Пусть сердится, пусть. Как уедет в ночь, я ему такой подарок сделаю, что он меня больше никогда глупой не назовет!

Дождалась я, когда вечером, до заката солнца Мерлин куда-то на коне своем облачном улетел, и пошла на кухню. С Эльдой болтаю, а сама угощение мешаю: сварила я медовухи сладкой, замочила в ней мешок зерна пшеничного и изюма крупного, яблок в нее порезала. Попросила ворона Доррина корыто под яблоню в саду поставить, и угощение получившееся туда вывалила, размешала. Под вечерним солнышком летним такой дух от него пошел! Пчелы тут же налетели, а пташки брагу чуют и не трогают.

— И что, — Эльда меня спрашивает, — неужто прилетят?

— Конечно, — говорю гордо. — Только ты в замке спрячься и не выходи. Пугливые они. И я спрячусь, только еще в свиристелку посвистеть нужно.

Брауни с сомнением лапки сложила.

— Не натворила бы ты чего еще, Марья. Хозяин-то суров у нас. Не нужно бы его терпение испытывать.

— Да что тут можно натворить, — рассмеялась я и рукой махнула. — Иди, — говорю, — и не переживай. Мерлин только рад будет, вот увидишь, неделю потом станет меня нахваливать.

— Ну… если так, — проворчала брауни и в воздухе растворилась.

А я пошла по саду бродить. Видела я тут во время прогулки родник, который прямо из земли сам по себе бил — я еще удивилась, как тут он появиться мог? А вокруг рос тростник озерный, необычный такой, голубоватый. Я тростинку одну себе срезала, дырочку провертела и свиристелку сделала. Стемнело, села я под яблоню рядом с корытом, и давай свистеть переливчато! Посвистела-посвистела, от яблони отошла, в розах залегла и в небо звездное смотрю — нет ли где пятнышек огненных?

Только вдруг от озера шум раздался такой, будто по поверхности воды сотней ладоней звучно бить начали. Зашумело, затряслась подо мной земля, раздалось за стеной ржание на десятки голосов, и на стену дальнюю костяную вскочил жеребец призрачный! Сам лунным светом светится, будто из воды состоит, покрыт чешуйками крупными перламутровыми, а глаза алым горят!

И будто прямо на меня смотрит. Заржал зло, копытом по стене ударил — брызнула вода во все стороны с такой силой, что до меня долетела. И со стены прыгнул, на меня понесся, а за ним — еще десятка два коней водяных!

— Матушка пресвятая! — охнула я, из роз выползла, подол подобрала и к замку помчалась. Со стены вороны что-то кричат, Эльда дверь распахнула, гляжу, руки ко мне протягивает, а глаза огромные, круглые, испуганные!

— Ложись! — кричит.

Я упала у дуба старого, слышу — над головой просвистело что-то. Посыпались на спину листья и желуди, я приподнялась, а далеко впереди конь водяной опустился, вход в замок мне перекрыв. Развернулся, на меня пошел. Копытами бьет, на дыбы встает, а за спиной, слышу, уже табун его меня настигает. Сейчас ведь растопчут, разотрут! И сад весь колдунский потопчут!

Отчего-то именно при мысли о саде мне хуже всего сделалось. Привстала я на колени, руки к коню протянула.

— Кося, косенька, — зову ласково, от страха умирая, а сама на ноги встала и пояс длинный с платья разматываю: у нас на Руси всякая девка коня на скаку остановить может, а вдруг и с водяным сработает. — Красивый косенька, сильный какой…

Конь на меня прыгнул, скалится, зубами острыми, волчьими клацает — и табун его подлетел, понеслись они вокруг нас и дуба старого по кругу. Я в сторону успела шагнуть, пояс жеребцу на шею набросила: он взбрыкнул, загудел, алыми очами бешено вращая, и пояс порвался, и я не выдержала, снова на землю упала, руками прикрываясь. Хлипкие пояса в этой Гран-Притании. Все, пропала, раздавит сейчас!

— Назад! — раздался голос громкий. Я глаза открыла — а передо мной стоит Мерлин в дорожной одежде, посохом своим в морду коню сияя, и тот, хрипя, пену роняя, отступать начал. — Под моей защитой она!

А табун водяной со всех сторон зашуршал, завыл:

— Наша она!

— Нас сама призвала, по доброй воле!