Книга Сталин и мошенники в науке - Валерий Сойфер

"…Трофим Денисович в значительной мере борется с тенями прошлого.

Концепция Лысенко в значительной мере отражает первую стадию познания, стадию созерцания в целом растительных и животных организмов…

…колхицин был встречен в штыки школой академика Лысенко. Говоря об ученых, работающих с колхицином, он писал: "Действием на растения сильнейшего яда — колхицина, равно…/как/ и другими мучительными воздействиями на растения, они уродуют эти растения. Клетки перестают нормально делиться, получается нечто вроде раковой опухоли"…

Итак, "сильнейший яд", "раковая опухоль", "уродство", "мучительное воздействие", "ненормальное развитие" — букет эпитетов, отнюдь не подходящих для того, чтобы поддержать новое дело. Странно слышать, когда новаторы говорят о том, что возникшая новая форма растения является ненормальной. А я вам скажу: плевать нам на то, что нормальная она или ненормальная; главное, чтобы плодов было больше, урожай был выше! (Аплодисменты).

…в 1935 году Трофим Денисович Лысенко, исходя из своей ограниченной концепции, несомненно задержал внедрение у нас новой кукурузы. Я считаю, что здесь мы видим как теоретическая ограниченность перерастает во вполне материальный ущерб, и мы вынуждены смотреть критически на ту или иную оценку какого-либо нового дела, которая исходит из школы Лысенко".

Жданов назвал "нежелательными сенсациями", которые лишь вредят делу,

"…обещание Т. Д. Лысенко буквально "выискать" новые сорта растений за 2–3 года. Таководанное до войны обещание вывести за 2–3 года морозостойкую озимую пшеницу для Сибири, которая ничем не отличалась бы по стабильности от местных растительных форм".

Он критиковал "школу Лысенко" за то, что она "недооценивает значение анализа, недооценивает работы по изучению химических, физических, биохимических процессов, по кропотливому изучению клеточных структур", упомянул "дискретность наследственности, современную теорию организаторов и генов", говорил о материалистичности основных выводов генетиков. Заканчивая лекцию, выступавший отметил, что

"попытка подавить другие направления, опорочить ученых, работающих другими методами, ничего общего с новаторством не имеети Необходимо ликвидировать попытки установления монополии на том или ином участке науки, ибо всякая монополия ведет к застою…. Трофим Денисович сделал многое, и мы ему скажем: Трофим Денисович, вы много еще и не сделали, больше того, вы закрыли глаза на целый ряд форм и методов преобразования природы".

Но вместе с тем Жданов не был ни в коем случае безусловным защитником генетиков и генетики. Он утверждал: "Когда некоторые ученые говорят, что есть наследственное вещество — это чепуха". Он осудил также генетиков за то, что те "слишком увлеклись дрозофилой… что дрозофила отвлекает их от важнейших практических объектов…". Аналогично тому, как Лысенко (и Сталин!) делал акцент на абсолютности идеи переделки природы, Жданов говорил:

"Нам, коммунистам, ближе по духу учение, которое утверждает возможность переделки, перестройки органического мира, а не ждет внезапных, непонятных, случайных изменений загадочной наследственной плазмы. Именно эту сторону в учении неоламаркистов подчеркнул и оценил тов. Сталин в работе "Анархизм или социализм?"."

Сильнейшей стороной лекции было то, что начальник Отдела науки ЦК ВКП(б) восстал против краеугольного положения тех лет, принимавшегося в качестве аксиомы, — о переносе спора с генетиками в сферу политической борьбы, о разделении спорящих на сторонников буржуазного и социалистического мировоззрения. Это была одновременно и смелая (для партийного работника) и принципиальная (в идеологических условиях тех лет) позиция.

"Неверно, — сказал он, — будто у нас идет борьба между двумя биологическими школами, из которых одна представляет точку зрения советского, а другая — буржуазного дарвинизма. Я думаю, следует отвергнуть такое противопоставление, так как спор идет между научными школами внутри советской биологической науки, и ни одну из спорящих школ нельзя называть буржуазной".

Докладчик не делал секрета из содержания своей будущей лекции, и слухи о ней докатились до ушей "колхозного академика". Лысенко решил послушать лекцию, но сделал это необычным путем. Он сел в кабинете своего дружка М. Б. Митина, исполнявшего, наряду с другими, обязанности заместителя председателя Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний в здании Политехнического музея рядом с Большим залом лектория. В кабинет был проведен динамик, благодаря чему можно было, не ставя никого в известность, подслушать всё, о чем говорилось в зале.

Уже сам этот тайный маневр говорил о многом. Раньше Лысенко не прибегал ни к каким уловкам и открыто вступал в борьбу, но сейчас положение стало настолько плохим, что ни предотвратить выступление путем закулисных переговоров, ни, на худой конец, помешать Жданову в ходе лекции ни Лысенко, ни его дружки не могли. Можно себе представить, какое сильное впечатление на зал и докладчика произвело бы внезапное появление в зале Лысенко, которого вся страна знала в лицо.

Но этого не произошло. Лысенко сидел, отгороженный от зала лишь небольшим коридором и вслушивался в голос партийного лидера, впервые за много лет публично говорившего о его, Лысенко, роковых ошибках. Было что-то трагическое во всей этой сцене. Чем-то унизительным веяло от одного только вида худой, слегка ссутулившейся фигуры пятидесятилетнего Президента Академии сельхознаук, самого известного в стране ученого, вынужденного за плотно затворенной дверью внимать голосу молодого Жданова, беспощадно сбрасывавшего его с пьедестала еще при жизни. Он не нашел в себе сил встать из-за чужого стола и, сделав десяток шагов, войти в аудиторию, чтобы хоть что-то возразить лектору. Ему не хватило мужества и для того, чтобы скрестить шпаги с влиятельным критиком сразу после лекции. Они разъехались, не показавшись друг другу на глаза, и виновником умолчания, этой игры в прятки, был не Юрий Жданов, а Трофим Лысенко, трусливо отсидевший всю лекцию в одиночку в соседнем с залом кабинете.

На следующий же день слухи о публичных высказываниях Юрия Жданова разнеслись по Москве и потрясли многих. Еще через день после этого исторического события московские биологи собрались в Доме Ученых и с энтузиазмом обсудили лекцию молодого Жданова. Многие с надеждой ожидали, что, наконец-то, обанкротившийся во всех отношениях мошенник будет убран с руководящих постов.

Для Лысенко, слышавшего своими ушами всё сказанное, наступили дни тяжелых раздумий. Понимая, что высказывания начальника Отдела науки ЦК, да к тому же сына Секретаря ЦК партии и близкого к самому Сталину человека, могут значить очень много, он осознавал, что эта лекция могла оказаться началом конца его карьеры. Что делать? И вот тут Лысенко показал, что он был настоящим бойцом и гроссмейстером кабинетных игр. Он обдумал многоходовую партию, началом которой должно было стать обращение непосредственно к Сталину. Но он решил указать в письме и второго адресата, пока еще отвечавшего за подготовку лекторов высшего партийного звена, перед которыми его ославили. Иными словами, он указал вторым адресатом отца своего обидчика — А. А. Жданова. Письмо он написал достаточно пространное, изложил свои ощущения и открытое несогласие с Юрием Ждановым. Терять уже было нечего, всё складывалось хуже некуда. Как предлог для обращения он решил использовать просьбу об "отречении от престола":