Книга Лики смерти - Джим Батчер

Марконе придвинул к изголовью ее кушетки стул. Потом достал из рюкзака плюшевого мишку и положил ей на сгиб локтя. Следом за мишкой он вынул какую-то книгу и начал читать ей вслух. Он читал ей не меньше часа, потом заложил страницу и убрал книгу обратно в рюкзак.

А потом он снова сунул руку в рюкзак и вытянул Плащаницу. Он аккуратно сдвинул одеяло к ногам девушки и осторожно накрыл ее Плащаницей, подобрав свисавшие углы, чтобы они не касались пола. Он накрыл ее одеялом поверх Плащаницы и сел на стул, низко опустив голову. Я плохо представлял себе Джона Марконе молящимся, однако губы его повторяли одно и то же слово: «Пожалуйста».

Так он прождал еще час. Потом встал и поцеловал девочку в лоб. Лицо его разом сделалось усталым. Он положил мишку обратно в рюкзак, закинул его на плечо и вышел из палаты.

Я вернулся к его машине, уселся на капот и принялся ждать.

Он вышел из дверей больницы и застыл как вкопанный, увидев меня. Я сидел молча. Он подошел к машине и остановился рядом со мной.

– Как вы меня нашли?

– Это было нелегко, – отозвался я.

– С вами кто-нибудь есть?

– Нет.

Я буквально видел, как вращаются в его голове колесики. Я увидел, как на мгновение его охватила паника. Я увидел, как он всерьез обдумывает, не убить ли меня. Я увидел, как он усилием воли заставляет себя успокоиться, а мозг, перебрав возможные варианты, принимает решение воздержаться от силовых действий. Он кивнул.

– Чего вам нужно?

– Плащаницу.

– Нет, – сказал он, и в голосе его прозвучала нотка досады. – Я только сейчас ее привез сюда.

– Я видел, – кивнул я. – Кто эта девушка?

Лицо его утратило всякое выражение, и он не ответил.

– О'кей, Марконе, – сказал я. – Вы можете вернуть мне Плащаницу, или вы можете объяснить все это полиции, когда они приедут сюда с обыском.

– Вы не можете, – ровным голосом возразил он. – Вы не можете делать это с ней. Это может ей угрожать.

Взгляд мой расширился.

– Так она ваша?

– Я убью вас, – произнес он все тем же ровным голосом. – Если вы хотя бы дышать будете в ее направлении, я вас убью, Дрезден. Своими руками.

Я ему поверил.

– Что с ней? – спросил я.

– Постоянное вегетативное состояние, – буркнул он. – Кома.

– Вы хотели вылечить ее, – тихо предположил я. – Поэтому и украли Плащаницу.

– Да.

– Я не уверен, что это действует именно так, – заметил я. – Это ведь не так просто, как, скажем, лампочку включить.

– Но может и сработать, – возразил он. Я пожал плечами:

– Может и сработать.

– Я попробую, – сказал он. – Это все, что у меня есть. Я оглянулся на окно и помолчал немного. Потом принял решение.

– Три дня, – сказал я. Он нахмурился:

– Что?

– Три дня, – повторил я. – Это магическое число. И – предположительно – именно столько времени Христос лежал, завернутый в нее. Через три дня – точнее, три рассвета, – вы будете знать, поможет она или нет.

– А потом?

– А потом Плащаницу, обернутую в простую упаковочную бумагу, вернут отцу Фортхиллу в церковь Святой Марии Всех Ангелов, – сказал я. – Никаких записок. Ничего. Просто вернут, и все.

– А если нет, вы расскажете о ней.

Я покачал головой и встал.

– Нет. Этого я делать не буду. Придется довериться вам.

Он пристально посмотрел на меня, потом выражение его лица немного смягчилось.

– Хорошо.

Я оставил его там и уехал.

Когда мы только познакомились с Марконе, он обманом заставил меня заглянуть в его душу. Подробностей я тогда не узнал – только то, что у него имеется тайна, и эта тайна дает ему столько воли и внутренней силы, сколько нужно, чтобы править одной из крупнейших преступных империй в стране. Что-то такое, что заставляет его быть безжалостным, практичным, неотвратимым.

Теперь я знал, что это за тайна.

Марконе был и остался паршивой овцой. То преступное государство, которым он правил, строилось на боли и людских страданиях. Возможно, он делал это и из благородных побуждений. Я мог понять такое, но это ничего не меняло. Благие намерения Марконе только мостили новую полосу на дороге в ад.

Но, черт подери, ненавидеть его я тоже не мог – ведь я не знал, не сделал бы я такой же выбор, окажись я на его месте.

Ненавидеть проще – но мир не прост. Мне было бы проще ненавидеть Марконе.

Не мог я этого – и все тут.

Несколько дней спустя Майкл устроил прощальный обед по поводу Саниного отъезда – теперь, когда Плащаницу вернули отцу Фортхиллу, ничто не мешало молодому рыцарю возвратиться в Европу. Меня тоже пригласили, поэтому я побрился, пришел и умял сотни полторы гамбургеров. Покончив с гамбургерами, я зашел по делу в дом, но задержался, чтобы заглянуть в прихожую.

Саня сидел в кресле и с несколько озадаченным видом смотрел на телефон.

– Опять, – сказал он.

Рядом с ним сидела на диване, закинув ногу на ногу, Молли. На коленях ее лежала телефонная книга, из которой торчал листок бумаги – я узнал в нем список покупок, забытый мною в домике на дереве. Выражение лица ее оставалось совершенно серьезным, но в глазах плясали чертики. Она подчеркнула строчку в телефонной книге красным карандашом.

– Как странно, – сказала она и продиктовала еще один номер.

Саня набрал его.

– Алло? – произнес он в трубку. – Алло, сэр. Не могли бы вы сказать, продается ли у вас табак «Принц Альберт» в бан... – Он снова зажмурился, потом повернулся к Молли. – Опять повесили трубку.

– Жуть, – согласилась Молли и подмигнула мне.

Я вышел, пока не начал хрюкать от сдерживаемого смеха. В палисаднике перед крыльцом играл в траве маленький Гарри. Наверное, считалось, что сидевшая в прихожей старшая сестра присматривает за ним.

– Привет, парень, – окликнул я его. – Не играл бы ты здесь один. А то обвинят в аутизме, не успеешь и опомниться.

Что-то негромко звякнуло в траве рядом с маленьким Гарри. Он подскочил от неожиданности и тут же потянулся к этому.

Я запаниковал и, опередив его прыжком, которому позавидовала бы иная лягушка, накрыл маленькую серебряную монетку ладонью. Руку кольнуло, как электрическим разрядом, и я вдруг испытал ощущение, словно кто-то неподалеку проснулся после долгого сна и потягивается.

Я поднял взгляд и увидел на улице у калитки машину с опущенным со стороны водителя стеклом.

За рулем сидел, лениво улыбаясь, Никодимус.