Книга Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

* * *

В это время к царской семье вновь вернулись прежние тревоги. Когда члены семьи поднимались в Петергофе по трапу на яхту «Штандарт», чтобы отправиться в ежегодный круиз вдоль берегов Балтийского моря, Алексей вдруг оступился и подвернул лодыжку. Нога стала болеть, и к вечеру боли стали невыносимыми. На следующий день, утром, яхта бросила якорь в одном из финских фиордов. Ребенок сильно страдал. Кровотечение продолжалось всю ночь, сустав распух, утратил подвижность. Доктор Боткин не отходил от больного. Он все время ободрял императрицу, которая была бледной как полотно. Мол, не все так уж серьезно,

Ни министры, ни сам император не допускали и мысли, что подлое убийство в Сараево может привести к войне. Он решил в столицу не возвращаться, а так как состояние цесаревича немного улучшилось, было принято решение продолжать круиз.

Через день после смерти эрцгерцога на «Штандарт» пришла еше одна важная новость, всполошившая всю семью: произошло новое покушение. На сей раз речь шла о Распутине. Такая новость быстро облетела яхту, но все говорили об этом только шепотом. Все теперь надеялись, что со «старцем» покончено, хотя никто не осмеливался говорить об этом открыто. Императрица не скрывала своего тревожного состояния. Она постоянно молилась и ежедневно посылала телеграммы в Покровское. Вскоре она узнала всю правду. Распутин от раны не умер. Его перевезли в больницу в Тюмень, состояние его было довольно серьезным, но врачи считали, что им удастся спасти ему жизнь.

— Что же произошло?

Когда Распутин 27 июня возвращался в свою деревню, за ним незаметно следовала по пятам одна женшина, блаженная, — ее звали Хиония Гусева, и, как выяснилось позже, ее подослал монах Илиодор. Эта склонная к истерическим припадкам женшина долго следила за «старцем», в его деревне. Когда Распутин шел на почту, чтобы отправить телеграмму императрице, она подошла к нему на углу одной улицы и протянула руку за подаянием. Когда Распутин остановился и стал шарить в карманах, чтобы дать ей несколько монеток, она вонзила ему в живот нож и тут же принялась истерично орать: «Наконец, я убила Антихриста…»

Какое, однако, странное совпадение, — два дня, два покушения и оба они будут иметь серьезные трагические последствия. Распутин был тяжело ранен. Ему удалось каким-то чудом избежать смерти. Две недели врачи не могли поручиться, что он выживет. Ему пришлось провести на больничной койке почти все лето.

Он тогда еще не знал, какие ужасные грозовые события заволакивали небо над Россией. Его отсутствие в императорском окружении в это время помешало ему сыграть свою спасительную роль не только во имя царя, но и во имя всей Европы.

Самую большую ответственность за трагедию 1914 года нес, несомненно, кайзер Вильгельм II. Разумеется, его союз с Австрией требовал от него выполнения определенных взятых на себя обязательств. А драма в Сараево стала лишь удобным предлогом для возобновления всех жалоб со стороны Франца Иосифа в отношении сербского народа.

Этот престарелый деспот, который всегда мечтал о громких триумфах Габсбургов и о господстве над всем Балканским полуостровом, без малейших колебаний, решил воспользоваться договором с Германией и составить такой наглый, такой оскорбительный ультиматум, который она не могла бы отвергнуть.

Такой ультиматум и был составлен в Вене. Его канцлер и министр иностранных дел граф Бертольд зачитал его на заседании Совета министров, и все его коллеги шумно одобрили этот провокационный документ.

— Нам не нужен никакой дипломатический успех, нам нужно как можно больнее унизить сербский народ, и только крупная боевая операция поможет нам покончить с этой неразрешимой проблемой.

Берлин в равной степени был такого же мнения. Но Вильгельм лицемерно заявил, что Сербия не склонит головы даже перед таким ультиматумом, и война в таком случае неизбежна. Он советовал Францу Иосифу действовать быстро, стремительно. Нельзя допускать в этот конфликт другие страны. Нужно поскорее поставить весь мир перед свершившимся фактом.

Оба императора от души радовались ловушке, которую они расставили. Но 25 июля все их макиавельские замыслы были развеяны ответом Сербии, прозвучавшим как гром среди ясного неба. Этот храбрый народ не был готов к вооруженной борьбе. Сербы, стараясь избежать военного столкновения, принимали все условия ультиматума, причем с такой покорностью, что в Вене просто опешили. Сербия даже шла на такие уступки, которые могли задеть их национальное достоинство. Белград предлагал уладить все спорные вопросы мирным путем, после чего дожидаться вердикта, вынесенного Международным судом в Гааге…

Теперь во все канцелярии руководителей европейских государств и днем, и ночью, непрерывно поступали новости, которые порой противоречили друг другу.

«Мир сохранен», — утверждали в Лондоне. В Париже придерживались точно такого мнения. Санкт-Петербург, где желали только мирного разрешения конфликта, терпеливо ожидали окончательного решения. Наконец, 28 июля Бертольд со своими коллегами его приняли. Австрия отвергла капитуляцию Сербии и собиралась объявить ей войну.

Вильгельм и не собирался призывать Вену к благоразумию. 27 июля его посол в Париже барон фон Шен телеграфировал: «По мнению французов, если Германия и Франция предпримут совместные действия, — одна в Вене, а другая — в Санкт-Петербурге, — то можно будет найти разумное решение, которое обеспечит нам мир».

Но Вильгельм на это жестко ответил: «Пусть действуют только в Санкт-Петербурге».

Не стоит считать, что германский генеральный штаб слепо выполнял все указания Вильгельма. Барон Хольштейн, эта самая одиозная фигура, отлично охарактеризовал императора в одной сжатой фразе: «У императора лежит сердце к театру, а не к политике».

Австрия отвергла капитуляцию Сербии и объявила ей войну. 29 июля, в 5 часов утра, австро-венгерская артиллерия начала обстрел столицы Сербии Белграда, находящегося на противоположном берегу Дуная.

В ту же ночь, с 28 на 29 июля, Вильгельм с Николаем обменяли сь телеграммами.

На обвинения в адрес Сербии царь отвечал так: «Преступная война объявлена слабой стране. Возмущение в России, полностью разделяемое мною, огромно. Я предвижу, что очень скоро буду вынужден под давлением, оказываемым на меня, принять крайние меры, ведущие к войне. Вильгельм, умоляю тебя, во имя нашей старой дружбы сделать все, что в твоих силах, и остановить своих союзников, чтобы они не зашли слишком далеко».

А Вильгельм все пытался усыпить бдительность Николая. Через донесения своих многочисленных шпиков, разбросанных по всей России, своих дипломатических агентов во главе с престарелым германским послом графом Пурталесом в Санкт-Петербурге, он знал, что русская империя сейчас к войне не готова, что в доме Романовых образовалось множество трещин, и его противникам нужно лишь немного везения, чтобы увидеть, как он рухнет, и, таким образом, опасный для Германии сосед не сможет оказывать помощь Франции, которую нужно было захватить, — давно такое время пришло…

29 июля германский военный атташе Вильгельма генерал Келиус сообщил ему о своей беседе с князем Юрием Трубецким, генерал-адъютантом царя: