Книга Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

Домой я вернулся рано утром на велорикше. Бензина-то не хватало, а автобусы были газогенераторными, работали на деревянных чурках. Поэтому в Париже массовое распространение получили велосипеды и велорикши. Такой же «транспорт» в 1959 году я видел в городах Индии, но там советским людям не разрешали использовать велорикши.

Проснувшись утром, а вернее, уже днём, я поехал в казарму, где получил свои четыре миллиона франков, то есть сто зарплат господина Бидо, бывшего тогда министром иностранных дел Франции. Деньги поделили так: ребятам по четыре миллиона, девчатам – по три.

О нашей компании «аферистов»: кроме меня, две пары: Сашка Красин и его подруга, Станислава Павлюц и другая пара, которую я не помню.

Сашка Красин – ростом ниже меня, широкоплечий шатен с узкими глазами. Москвич. Проживал в казарме, инженер, держался несколько надменно, говорил, что партизанил на севере Франции, но, вероятно, это было не так. Оказался он не Красиным, а Крысиным и домой не вернулся – мимо Москвы проследовал в Сибирь. Об этом мне рассказали его родственники, к которым я заходил по его просьбе. Они жили на Пушкинской улице.

Станислава Павлюц – из Минска, за связь с белорусскими партизанами была арестована и выслана в Германию, а как оказалась во Франции – не помню. Высокая интересная шатенка, по национальности полька, она считалась невестой Сашки. По возвращении на родину я проезжал через Минск и остановился у неё. А когда она приезжала в Москву, всегда находила меня. Выяснив, что Сашка засел в Сибири надолго, она вышла замуж за врача-корейца и жила в Бресте. Работала врачом-гинекологом (институт окончила по возвращении на родину).

Она мне рассказывала о своей судьбе после ареста – её били, и в полуобморочном состоянии изнасиловали полицаи. До этого она была девушкой.

Последний раз я видел ее в Москве в 1958 или 59 году.

Как я упомянул, мы часто прогуливали деньги в разных злачных местах. Помню, как, просидев до рассвета в упомянутом ресторане, мы взяли скатерти, вино, закуски, и уехали в Венсенский лес. Там, у прудов, продолжали пить, петь, танцевать, а затем на велорикшах разъезжались по домам. Зря мы так транжирили деньги. Не надо было покупать барахлишко, не надо было везти деньги с собой, всё равно энкавэдэшники отобрали их. Лучше было положить их в банк и ждать лучших времен, а теперь эти деньги можно было бы получить.

Но не только в ресторанах я проводил время в Париже. Помимо экскурсий по городу с мужем Таты, я несколько раз посетил Лувр и Версаль, причём, благодаря Жениным связям, и Лувр, и Версаль первый раз мне показывали лично директора этих великих музеев. Они водили меня и в подвалы-хранилища. Я побывал в «Музее человека», в Институте Пастера. Посещал и заводы – автомобильные и авиационные. На заводе «Рено» две недели стажировался. Директор предприятия месье Ля-Фуше оказался бывшим партизаном, хорошим знакомым Жени. Мне выделили переводчика – русского эмигранта, инженера-химика. Я ознакомился с интересовавшей меня технологией, отобрал ценные для меня материалы, в том числе по технологии производства литого коленчатого вала. С разрешения Ля-Фуше взял с собой копии этих документов и через военную миссию отправил их в Москву на родной завод «Серп и Молот» в надежде использовать по возвращении. Но туда они не попали, а когда в 1950-х годах я поинтересовался у знакомых работников КГБ судьбой этих документов, мне ответили: они поступили в Союз и ушли по назначению.

Моим переводчиком на заводе «Рено» оказался бывший капитан-корниловец, человек высокой культуры. Он эмигрировал с врангелевской армией во Францию, здесь окончил военное учебное заведение и работал на заводе на вторых-третьих ролях. Такова судьба эмигрантов. Первые места в должностной иерархии им достаются во Франции тяжело и очень редко. Ему было далеко за пятьдесят, а жена – молодая красавица. Жили только на карточки, недоедали. На заводе мне выдали карточки на продовольствие, в столовой отвели постоянное место и обед без карточек. Я отдал свои карточки этой семье. По возвращении с отдыха на юге, о чём упомяну, я привёз им ящик сардин. Вот тогда и посетил последний раз эту семью. Хозяин был по-прежнему сумрачный, дочь – тихая, худенькая девочка лет десяти – скромно и молчаливо сидела за столом, а мамаша расцвела – у неё был любовник, американский еврей русского происхождения, офицер лет сорока. Он снабжал эту семью продовольствием.

Время пребывания на «Рено» для меня отмечено двумя любопытными случаями.

Надо мною шефствовал начальник лаборатории месье Кадиок. Когда я составил список материалов, которые задумал взять с собой, то, естественно, счёл необходимым показать его моему куратору. Он посмотрел и отрицательно покачал головой:

– Не могу выдать вам эти материалы. Сожалею, но не могу.

– Почему?

– Но ведь это же секреты фирмы.

– Но фирмы уже нет, завод национализирован.

– Всё равно это коммерческая тайна.

И вдруг я ни с того ни с сего выпалил:

– Позвоните, пожалуйста, месье Ля-Фуше, может, он разрешит.

Кадиок пристально посмотрел на меня и поднял трубку:

– У меня сидит русский инженер месье Фёдоров. Он собрал кое-какие материалы и просит разрешения взять с собой.

– Какие?

Кадиок перечислил, и я услышал ответ директора:

– Дайте их ему.

– Но ведь некоторые из них мы раньше никому не давали

– А теперь дайте!

– Слушаюсь, – Кадиок повесил трубку.

– Месье Фёдоров, завтра зайдите ко мне – материалы будут готовы.

Я поблагодарил и попрощался.

На следующий день он вручил мне материалы, о которых я уже упомянул.

Второй случай.

Я знакомился с литейным цехом и обратил внимание сопровождавшего меня начальника цеха на то, что обычно литьё считал менее прочным, чем поковку, тем более из бессемеровского конвертора (у них плавка металла велась в таком конверторе).

Он согласился со мной.

Тогда я спросил:

– Чем вы достигаете прочности коленчатого вала, которая необходима для автомашины?

Он ответил:

– Хорошим качеством шихты и строгим режимом.

И тут начальника цеха позвали. Ко мне подошёл рабочий, как оказалось после, из русских эмигрантов и сказал по-русски: начальник цеха «забыл» сказать вам, что металл, из которого льют коленвал, содержит более 1 % меди. А вы, обратился он к переводчику, знаете это и молчите. Какой же вы русский человек? Надо помогать Родине.

Во как сказал!

– Помолчите, – ответил переводчик, – не вызывайте подозрений. Я знаю, о чём вы говорите, но обсуждать эту проблему здесь не рекомендую.

Он посоветовал мне посмотреть в документах технологию, о которой мы говорили с месье Кадиоком. Там было больше интересного, чем сообщил мне русский рабочий. Но он сказал от сердца, и, возможно, переводчик без его подсказки не догадался бы сообщить мне это. Не придал бы значения.