Книга Сад камней - Яна Темиз

Но ведь балерину убил совсем другой человек, это доказано, – значит, серия, собственно серия, началась не с нее?

Кемаль почти физически ощутил, как вдруг ускорился темп его мыслей: только что он с трудом выстраивал логические цепочки, отвлекался, упирался взглядом во все заслоняющие камни, сам не верил собственным выводам, – и вдруг!

Он словно взглянул на всю историю сверху – охватив взглядом все камни до единого.

Убийца балерины был клиентом Эрмана, его подзащитным, на чьей абсолютной невиновности он настаивал. Эрман брался за разные дела: то за земельные тяжбы, то за уголовные, то… правильнее сказать, что после того, проигранного Мустафе дела, он уже не брался, а хватался за любые дела, как хватаются за спасительную соломинку.

Он не нуждался, ему по наследству досталось немалое состояние, у него уже был этот дом и вся его японская коллекция, но… но ему нужно было не это. Его карьера адвоката стремительно рушилась, неслась под откос, ему надо было любой ценой выиграть дело… камень, который Кемаль так долго пытался увидеть, в отчаянии бродя по выстроенному для него не саду – целому лабиринту из камней, был ничтожно мал и отвратителен.

Даже не любовь… не страсть, не болезнь – ничтожное, отвратительное желание любой ценой выиграть дело?

Подозреваемого тогда в убийстве мужа балерины пришлось освободить: второе убийство так явно указывало на появление серийного убийцы, а за ним последовало и третье… да, муж действительно оказался невиновным, но настоящий убийца был все-таки найден. Были доказательства, его собственное признание, мотив и улики – а серия продолжалась до весны, жертвами стали еще несколько женщин, и все это ради чего?!

Чтобы доказать, что к балерине и всем, связанным с этим делом, серия не имеет ни малейшего отношения?

Поэтому и измучились психологи, и не могли составить профиля предполагаемого убийцы: адвокату было все равно, кого и как убивать, наверно, он мог и остановиться – или вошел во вкус?

Нашел в этой жестокости выход каким-то своим тайным желаниям?

А его жена: знала ли она, кто с ней рядом? Или действовала из собственных побуждений, по иронии судьбы обвинив в убийстве Эмель – не ее, но все-таки убийцу?

Совпадение, каких не бывает и быть не должно.

– Yes! – торжествующе закричал Нихат, и все, кто до этого, затаив дыхание, прислушивался к разговору Марии с сыном, возбужденно зашумели, вскочили с мест, заговорили на своем быстром, шипяще-рычащем языке.

– Все, дело закрыто, он ее видел! Вы слышите или?.. Надо идти ее забирать, теперь ей не отвертеться. Мальчик видел, как она выключила и снова включила свет! Он хотел подсмотреть, как Мария сюрприз какой-то готовит… впрочем, это теперь неважно, но у нас настоящий свидетель! И эпителий под ногтями! Понять бы еще, чего ради она все это затеяла… нет, я понимаю: муж надоел, подставить его, но соседку-то как?! Мечом этим – это ж ненавидеть надо, да? И еще как ненавидеть: и ее, и мужа…

– Я не хочу это обсуждать, – монотонно повторяла Шейда.

Она сказала это в первый раз в своей черно-белой гостиной, когда Кемаль и Нихат предъявили ей обвинение. Кемаль вглядывался в осунувшееся лицо женщины, когда-то бывшей простой знакомой, приятельницей Эмель, ее соседкой, женщины, с которой его собственная жена пила кофе и курила; он вглядывался и понимал, что все это зря: нам никогда не понять тех, кто остался внутри очерченного расследованием круга.

Он пытался как-то сладить с нахлынувшими на него сегодня открытиями, их было слишком много для одного дня, и он не смог выговорить ничего лучше простого вопроса: «Но зачем, Шейда? Почему?!»

– Я не хочу это обсуждать, – ответила она.

– Я не хочу это обсуждать, – прозвучало в машине, когда Нихат попробовал было разговорить ее.

– Я не хочу это обсуждать, – это уже в Дидиме, куда ее, в наручниках от Нихата, привезли для официального оформления обвинения и допроса.

– Вы имеете право, – привычно перечислял Нихат, и Кемаль заметил искривившую ее губы усмешку, когда речь зашла об адвокате.

Он по какому-то наитию перебил Нихата:

– Вы могли бы обратиться за помощью к мужу. Возможно, он бы простил вас и не отказался…

– Простил меня?! – Шейда оживилась, на ее лице появилось осмысленное выражение, глаза засверкали, и Нихат быстро и бесшумно отъехал в сторону на своем вращающемся стуле, чтобы дать возможность Кемалю закрепить и развить успех. – Меня не за что прощать! Это я должна была бы простить – его! Но я не прощу. Если бы вы знали…

– Но мы не знаем, Шейда, – негромко сказал Кемаль, – мы ничего о вас не знаем и хотим понять…

– Что вы можете понять?! – голос женщины взлетел и словно сорвался с высоты. Громкие слова давались ей нелегко, как будто она не умела или разучилась кричать. – Этого никто не сможет понять. Никогда. Как он издевался надо мной… я же была… в том самом публичном доме, он вам сказал? Он приходил… ему нравилось, что я – Шейда… он говорил: поменять одну букву и переставить – получится «гейша»… ему же все японское подавай! Ну и… всегда только ко мне ходил, кимоно приносил, требовал, чтобы я делала специальную прическу… иначе не мог. Потом решил меня забрать – выкупил… думаете, я – его жена? Как бы не так! Я его вещь, он мог меня выбросить, продать, выгнать, я никто, понимаете? Нет, господин адвокат у нас весь из себя респектабельный, снаружи все честь по чести…

– Да, у вас другая фамилия, я заметил, но все же думали…

– Вы думали! А ваши жены, респектабельные, нормальные, они тоже думали! А я должна пить с ними чай и изображать эту их респектабельность… любимое ваше слово… ненавижу вас всех, понимаете?! Я должна вести пустые разговоры, обсуждать, почему мы не заводим детей… да лучше уж по десять клиентов в день принять… или по двадцать, так тоже бывает! А он все забавлялся… рано или поздно он меня бы убил, а вы, все вы, думали бы, что я поехала навестить матушку! Покойную матушку!

– Шейда, я понимаю, вам пришлось нелегко, но Эмель…

– О, прекрасная и добродетельная Эмель! Вот кого мне ничуть не жалко, ни капельки! Дура набитая! Жила в этой своей респектабельности, на уме только: как что приготовить, да как где пыль протереть… еще и строила из себя: картины, художница она, блин! Ничтожество, могла бы там же оказаться, где и я, узнала бы тогда! Я была рада, когда ее убивала, вам не понять!..

Кемаль встал и отошел к окну.

Слушать это – и представлять себе их да, обыкновенную и правильную, не важно, по-настоящему ли талантливую Эмель не живой, хлопочущей по дому, не ведущей пустые разговоры с соседками, не заваривающей чай, а умирающей, истекающей кровью из-за этой женщины… нет, никаких сил!

Почему некоторым так необходимо превратить свои страдания в чужие?

Как случилось, что два эти чудовища – Эрман и Шейда – встретились и соединились, не подозревая о подлинной сущности другого? Или Шейда все-таки что-то чувствовала, о чем-то догадывалась? Или это – способность на убийство – что-то вроде заразной болезни, и она передалась Шейде, потому что невозможно жить рядом с таким злом и остаться свободным от него?