Книга Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

Вывод: со стороны Блюменталь-Тамарина подобраться к объекту не было никакой возможности».

«…Волошевскому помог случай.

На официальном чемпионате Европы по боксу, проведенном в 1943 году, он познакомился со знаменитым немецким боксером Максом Шмелингом, который в тридцать шестом году сумел послать в нокаут самого Джо Луиса.

Шмелинг, считавшийся любимцем Гитлера, подарил Волошевскому свою фотографию с автографом, что открыло перед Бойким многие двери в Берлине».

«…успех забрезжил, когда в середине сорок третьего года Волошевскому посчастливилось быть представленным государственной актрисе рейха Анне Снеговой. На одном из благотворительных концертов дядя Сева был вынужден познакомить племянника со звездой немецкого экрана».

«… это известие вызвало бурную радость на Лубянке. От меня не укрылось, что не один Берия уже втайне начал прокалывал дырочку под орден. Наша страсть к праздникам иногда доходила до смешного. До меня, например, доходили слухи, что в руководстве тогда еще объединенного наркомата обсуждалось предложение – неплохо бы устроить покушение на фюрера ко дню Двадцать пятой годовщины Великого Октября».

Вечером мы с Федотовым взялись за работу. Прикидывали разные возможности.

– Как насчет помощников Бойкого? – спросил Федотов. – Может, достать его с этой стороны? Дай-ка мне досье…

Итак:

«Оболенский Владимир Петрович, оперативный псевдоним Лямпе, он же князь Майсурадзе, он же месье Преваль. Бывший корнет царской армии. Воевал в корпусе Кутепова. Завербован в Югославии в 1933 году. Профессионал высокого класса, специалист по взрывным устройствам. Прекрасно образован. Храбр, циничен, расчетлив. В боевой работе ориентируется отлично.

Голицын Александр Сергеевич, оперативный псевдоним Подхватов, он же Петренко, бывший поручик гвардии Семеновского полка. Воевал в дивизии Маркова. Завербован в Югославии в 1933 году.

По своим качествам исключительно толковый работник. Опытный, хорошо подготовленный специалист по взрывным устройствам.

К нашим заданиям относится серьезно и выполняет их точно в соответствии с указаниями. В боевой работе зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.

– Нет, – подытожил Федотов. – Это опытные волки. Офицерье! Такие не следят.

Начальник в упор взглянул на меня.

– С чего начнем, Николай Михайлович? Какие есть предложения?

– С переброски Закруткина в Берлин. Надо радировать Второму – пусть задействует дочку Майендорфа. Это самый надежный вариант. Комплект документов на три разные фамилии ждет Первого в Берлине. Кроме того, необходимо дать Второму самые подробные сведения о Снеговой. Также необходимо позволить им связаться с артисткой. Для этого нужны особые полномочия.

– С ума сошел?! – опешил Федотов. – Я с этим к Берии не пойду.

Я промолчал.

Я знал – пойдет.

Кстати, Берия принял эту идею на удивление спокойно, даже не выразился в дружеской форме по поводу «моих викрутасов». По-видимому, он уже успел все просчитать. Ни слова не говоря, Палыч приказал мне сопровождать его в Кремль».

* * *

Из воспоминаний Трущева

«Что касается Снеговой, ни ее, ни другие, сходные источники информации, к которым, например, можно отнести известного сторонника и прежнего личного друга Гитлера, Вальтера Стеннеса, приятеля Геринга князя Радзивилла, – ни в коем случае нельзя считать агентами в формальном смысле этого слова. Они, скорее, являлись доброжелателями и «друзьями». Снеговой в голову не пришло бы добывать номера дивизий, перебрасываемых на Восточный фронт. Ценность этих источников состояла в том, что они давали как бы общую картину происходящего в высших кругах нацистского руководства – сообщали о слухах, возможных назначениях, вариантах решений, внутренней подоплеке их принятия. Например, в разгар Сталинградской битвы, когда выяснилась невозможность сбросить в реку оборонявшие узкую полоску берега советские дивизии и дальнейшие попытки захватить эти последние сотни метров до Волги теряли всякий военный смысл, Геббельс в присутствии Снеговой не без сожаления выразился в том смысле, что фюрер никогда не уйдет из Сталинграда. Свою мысль он подтвердил тем, что «фюрер, в частности, считает, что на месте этого города находилась столица Хазарского каганата, поэтому удар в направлении Волги рассматривается им как уничтожение гнезда древнего иудаизма. Всякое сопротивление в этом районе должно быть подавлено силой оружия».

Связь с этими лицами осуществлял не кто иной, как полковник Закруткин, доставлявший информацию лично Петробычу. Кстати, этим и объяснялось его достаточно независимое положение в круге тех лиц, которые имели доступ к Сталину».

«Это было мое последнее свидание с Петробычем.

Сталин поздоровался, спросил – как дела? Выслушав Берию, сообщившего, что Бойкий не отвечает на шифртелеграммы, поменял адрес и, по-видимому, крепко вбил в голову, что убийство Гитлера – святой долг каждого советского человека, Сталин заметил:

– Его можно понять, но простить нельзя. Речь идет об операции стратегического значения, о жизнях сотен тысяч наших бойцов, поэтому вы вправе использовать любые меры для предотвращения акции. Негодяй пока нужен живым. Понятно, товарищ Трющев?

– Так точно, товарищ Сталин.

На этом встреча закончилась».

Глава 2

Барон, переславший мне отрывки из воспоминаний Трущева, не поленился густо нашпиговать их своими «жизненными наблюдениями».

Еще на отдыхе в Турции его без конца донимал творческий зуд. На этот раз он развернулся по полной. Мне пришлось долго просеивать сквозь сито современных требований к авантюрным романам «литературные красоты» и «психологические подробности», которыми барон изрядно нашпиговал свои тексты. Пришлось также недрогнувшей рукой пройтись по неуместным антимониям, касавшимся его взаимоотношений с Магдаленой фон Майендорф, без которых, как Шеель уверял в «преамбуле», история «чахнет, теряет стройность и становится похожей на палку.

Или на полицейскую дубинку».

Я сохранил только его хронологию.

* * *

«5 октября 1943 года. Ужин у Майендорфов

Дядя Людвиг за столом вел себя раскованно. Не в пример Магди, которая после поездки в Копенгаген упорно избегала меня, он, по-видимому, уже считал меня членом семьи. К настороженности его дочери я относился с пониманием и не педалировал события.

За столом генерал неожиданно обрушился на Канариса.

– Какой провал! Какая недопустимая расхлябанность! Еско, ты должен иметь в виду – фюрер устроил этому ротозею в адмиральских погонах зубодробительный разнос. На совещании в ставке он в упор поинтересовался – знакомо ли начальнику военной разведки имя Альберт Эйнштейн?

… – Конечно, мой фюрер.