Книга Париж.ru - Елена Арсеньева

– Ладно, надоело... – вялооткликнулся Мирослав. – Хватит дурить, голова болит.

Данила только вздохнул. У него тоже болелаголова. Этот старый винный погреб, в котором их держали, был весь пропитанзапахами перебродившего, прокисшего вина. Было такое ощущение, что оба онипостоянно с похмелья. Вот уже который день!

А который день, кстати, они здесь сидят?Неведомо. Казалось, что бесконечно долго. Они даже не могли коротать время заразговорами, потому что в подвале обитало какое-то безумное эхо, отзывавшееся всамых дальних углах и рычавшее, словно сонм чудовищ. Поначалу Мирослав и Данилаеще как-то развлекались, пробуждая чудовищ к жизни, но от их рычания оченьскоро начинало ломить виски, а поскольку голова и так болела от кислого винногодуха, то они теперь позволяли себе развлекаться с эхом очень редко. И вот ещечто было плохо: эхо выносило их голоса наверх из подвала, где всегда стоялохранник. Или Тьерри, или Бенуа – по очереди. Говорили Мирослав и Данилапо-русски, а это страшно раздражало их нервных стражей, которые думали, чтопленники строят планы побега или издеваются над ними. Пару раз то Тьерри, тоБенуа врывались в подвал и устраивали краткое, но чувствительное побоище. Еслиучесть, что Мирослав и Данила были связаны, краткими эти избиения им неказались. Бенуа, сказать по правде, особой лютостью не отличался, ну сунул парураз под вздох, и все, – усердствовал в основном Тьерри. Он считал Данилупрямым виновником того, что сам же стащил у него паспорт и доставил себе идругим столько нервотрепки. Ну а когда Данила с пеной у рта принялся отрицатьсвою тождественность со Шведовым, когда мэтр Моран ему поверил и по-настоящемусхватился за голову из-за того, что натворили его «боевики», тут уже делаДанилы сделались совсем плохи. Вчера у него появилось серьезное подозрение, чтоТьерри просто-напросто забьет его до смерти.

Озверевшего приятеля оттащил от пленникаБенуа. Выгнал втолчки из подвала, посмотрел на Данилу, который висел на своихверевках и с трудом восстанавливал дыхание, подал воды... потом ушел, буркнувчто-то по-французски.

– Что он сказал? – спросил Данилапотом, много позже, когда уже очухался малость.

Мирослав задумчиво хмыкнул:

– Интересный парень этот «гасконец».Очень интересный! Он сказал: дурак ты, что признался, дескать, что паспорт нетвой. Получил бы деньги – и все тут. А теперь положение осложнилось...

– Это в каком смысле? – насторожилсяДанила.

– Не знаю, он не сказал. Может быть,что-то у них там случилось, а может... может быть, Себастьен Моран понялнаконец, как он запутался. Понял, что нас ни в коем случае нельзя было брать.Теперь мы их знаем в лицо. И даже если я подпишу эту чертову бумагу, мы ведь стобой не уйдем, как побитые собаки, поджав хвост, верно? Нам захочется взятьреванш... Это до Морана, похоже, наконец-то доехало. Что мы заявим в полицию,что будет судебное разбирательство... Если бы им удалось меня сломать тогда,сразу после приезда, когда я еще ничего не знал, – это одно. А теперь –теперь так или иначе придется прятать концы в воду, понимаешь? Видимо, Моранпока не готов к двойному убийству. Но постепенно начинает понимать, что если незаставит нас молчать, то ему придется нас убить. Так что... положение и в самомделе очень осложнилось.

«Может, я и правда дурак? – в смятенииподумал Данила. – Может, и правда надо было не раскрываться? Принять этиденьги, а потом хоть трава не расти!»

Но он сильно подозревал, что трава вот именновыросла бы: на его могиле. Кто он вообще такой, чтобы Моран делился с нимтакими огромными башлями? Старался бы ради него... И все чаще Данилу посещаламысль, что злополучный Шведов, по сути дела, был в этой игре такой жеподставной фигурой, такой же пешкой в чьих-то руках, как и взявший его имяДанила Холмский.

Между прочим, русские знахари не зряостерегали людей подбирать чужие вещи, ибо они могут быть с человека, накоторого была напущена порча. И порча переходит к тому, что подобрал эту вещь.

Может быть, на Шведова было напущено? ИДанила, взяв его паспорт и прочее барахлишко, перенял все то, чего не успелиспытать бедолага при жизни? И в конце концов так же сгинет неведомо от чьейруки, как сгинул Шведов...

Думать об этом не хотелось, вот он и орал,будил подвальное эхо, пытаясь хоть как-то отвлечь себя.

Наверху заскрипела дверь, Данила смолк. Нехотелось, чтобы спустился Тьерри, накостылял своими мерзкими черными лапами. Аладони у него были розовые. Это и казалось самым ужасным. Ну черный, так уж ибыл бы черный везде!

Однако это примчался Бенуа. Глазавозбужденные, усы только что не скачут. Начал развязывать Данилу, а у самогоруки так и трясутся.

– Что случилось? – встревоженнокрикнул Мирослав из своего угла и повторил вопрос по-французски.

Бенуа что-то быстро ответил.

– Он советует тебе бытьблагоразумным, – перевел Мирослав. – Говорит, что другого шанса можети не быть.

– Шанса на что? – спросил Данила уБенуа, но тот отделался сакраментальным «Жё нэ компран па!» и вновь что-тосказал Мирославу.

– Этот тип советует тебесоглашаться, – перевел тот. – Соглашаться со всем, что бы нислучилось! Понимаешь?

– Нет. Жё нэ компран па! Вот же зараза!

Времени на разговоры больше не было...

Данилу вывели из подвала – в первый раз за всеэти дни. Воздух показался пьянящим – оказывается, именно чистый, живой воздухпьянил покрепче, чем та прокисшая вонь, которой они с Мирославом дышали там,внизу. Лестница из подвала вела в коридор, который переходил в просторный холл.Данила мельком отметил ультрамодную обстановку, показавшуюся ему какой-тобездушной по сравнению, например, с той восхитительной, незабываемой, волшебнойбургундской дачкой... А вообще-то на мебель и блеклые картины под стеклом, вхромированных рамах он особенно не смотрел: запоминал дорогу, прикидывал, неудастся ли удрать. Но Бенуа был слишком близко, а главное, в углу стоял еще иТьерри, так и буравя Данилу ненавидящими черными глазами. В кресле сиделугрюмый старик, которого Данила уже видел в первый день своего плена. Это и былмэтр Моран.

Да, похоже, Мирослав прав: дяденька запутался– и очень сильно по этому поводу струхнул. Волос на плешеватой головепоубавилось, щеки обвисли, под глазами вспухли мешки. Он с унылой ненавистьювзглянул на Данилу и тотчас отвернулся, словно ему и смотреть-то на этого типатошно было.

Ну да, пожалуй... Это Данила вполне могпонять, потому что и сам испытывал аналогичные чувствия.