Книга Эра зла - Татьяна Устименко

— Сумерки богов, — в тон мне поддержал он. — Но, как говорит Оливия, умирать сытыми намного приятнее и веселее.

Я ответила улыбкой, и следующие несколько минут мы увлеченно ели, запивая пищу терпким холодным вином. Настроение у меня было не то чтобы очень скверное, однако я бы поостереглась назвать его хорошим. Наш ужин слишком походил на поминальную тризну, свершаемую по покойнику, и это угнетало. Наконец Конрад вытер губы пригоршней снега и задумчиво уставился в огонь, избегая встречаться со мной взглядом. Он казался исполненным мрачной решимости, ведь его лоб отрешенно хмурился, выдавая напряженную работу мозга. Я тоже молчала, пытаясь угадать или почувствовать его мысли…

Но Селестина ошибалась, приписывая Конраду какие-то душевные метания, недоступные ее восприятию, ибо сейчас вервольф не думал ни о чем. Ему просто стало удивительно хорошо, так хорошо, что даже чуть-чуть больно. Он давно привык сознательно не ограничивать себя в удовольствиях, заглушая ими угрызения совести за десятки совершенных убийств, но никакие прежние сибаритствования не шли в сравнение с его нынешними ощущениями, ибо сейчас с ним происходило нечто совершенно иное. Он находился в обществе женщины, просто разговаривал с нею, и от этого банального процесса ему было невероятно хорошо. Причем он сам искал общества Селестины. Он не испытывал с ней дискомфорта, скуки, раздражения или усталости — всего того, что заставляло его всю жизнь отгораживаться от других представителей своего вида. Он мог молчать, мог даже не смотреть на Селестину, но от того, что она просто сидела вот тут, рядом, в полуметре от него, по коже Конрада пробегали приятные мурашки, и ему хотелось улыбаться. Оборотень понял: в его жизнь пришла настоящая любовь, та, ради которой можно пожертвовать всем: свободой, честью, принципами и даже самим собой. Пожертвовать душой и плотью, потому что смерть ничто по сравнению с ее улыбкой, ее молчанием, ее зелеными глазами, сияющими от обуревающей девушку нежности. И Конрад дал себе обещание: если придется, то тогда он не задумываясь примет самую лютую смерть, лишь бы спасти Селестину от того, что покамест еще дремлет под развалинами Чейта, но безудержно стремится вырваться наружу. Возможно, Селестина просто не осознает природы заключенного в подземелье зла, но Конрад чувствовал его всеми фибрами своего тела и догадывался, что оно несет погибель, грозящую поглотить все сущее. И если желание Селестины состоит в том, чтобы выпустить на волю оное вселенское зло, то он никак не сможет помешать своей упрямой возлюбленной, но при этом все равно спасет ее от смерти. Спасет, пусть даже ценой своей собственной жизни.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил Конрад, еще мгновение назад выглядевший совершенно дезорганизованным. Его глаза горели какой-то фанатичной, совершенно непонятной мне решимостью. Что он задумал?

— О завтрашнем дне, — откровенно ответила я. — Утром я намереваюсь спуститься в подземелье замка и покончить с тайной, сокрытой под его фундаментом.

— Обещай только то, что сможешь выполнить с божьей помощью, — посоветовал оборотень, и в его голосе я услышала нотки неподдельного беспокойства за мою жизнь.

— Я совершу задуманное без чьей-либо помощи. — Я с горькой иронией покачала бокалом с вином. — Истина не в вине, она находится еще ближе и заключается в том, что я уже не имею права рассчитывать на благосклонность Темного Отца, а на милость Господа — еще не могу!

— Полагаю, мне никаким способом не удастся отговорить тебя от похода в замок? — не спросил, а скорее уточнил фон Майер.

— Даже не пытайся, а то хуже будет! — почти вежливо предупредила я. — Не стоит заблуждаться, считая меня слабой и беззащитной девицей, легко поддающейся чужому влиянию. Я уже не откажусь от своей идеи.

— Женщин не существует, просто есть антимужчины, — философски изрек вервольф. — Упрямые, самоуверенные и настырные!

— «Вообще-то я умею лучше!» — воскликнул Бог, после того как создал мужчину! — злорадно парировала я. — Вам что, всем сносит голову от осознания собственной силы?

— Тебе нравятся слабаки? — Конрад растерянно потер подбородок, заросший колючей щетиной. — Никогда бы не подумал…

— Отсутствие силы еще не гарантирует наличие ума! — нещадно съязвила я.

— Да при чем тут ум? — не выдержал оборотень, сердито ударяя себя ладонями по коленям. — Разве ты не понимаешь, как опасно пробуждать спящее в замке зло?

— Эржебет — не зло! — не сдавалась я, краем сознания вспоминая, что Тристан утверждал то же самое. — Она просто слабая, оклеветанная и обиженная женщина.

— Ой ли? — ехидно прищурился Конрад. — А она, случаем, не вампир ли, нет?

— А разве я не вампир? — Я мстительно выставила клыки, напоминая увлекшемуся спором оборотню о произошедшей со мной трансформации. — По-твоему, каждый стригой несет в себе только зло? А Тристана ты видел?

— Твоего смазливого дружка? — пренебрежительно переспросил Конрад, и ревность, явственно читающаяся в его интонациях, пролилась живительным елеем на мою израненную самобичеванием душу. — Видел! Не впечатлил! И учти, ТЫ, — он намеренно подчеркнул это обращение, — ты можешь стать такой, какой захочешь: хоть темной, хоть светлой. Ты пока еще свободна в выборе своего жизненного пути. А душа Эржебет уже давно очерствела и жаждет исключительно одной лишь мести. Она навсегда отреклась от милосердия…

Я мысленно вздрогнула, ибо Конрад употребил то же самое определение, каким еще совсем недавно оперировал другой, также не безразличный мне мужчина — Тристан. И я невольно подумала: «Неужели я как-то неправильно понимаю смысл милосердия?»

— Сам придумал этот бред или кто подсказал? — недоверчиво выпалила я, изрядно раздосадованная его репликой. — Эржебет нам не враг!

Конрад криво дернул небритой щекой, словно страдал острой зубной болью.

— Поразительное дело — женская интуиция! — язвительно сообщил он. — Вот ты ведь уже чувствуешь, что говоришь не то, но все равно продолжаешь упрямо гнуть свое, да еще хочешь быть выслушанной до конца.

— Ее нужно освободить! — упрямо требовала я, хотя предчувствие скорой беды уже скребло мою душу своими острыми кошачьими когтями. — Она мой предок, и мне предназначено стать новой Хранительницей «Завета».

— Зачем? — коротко спросил он, повергая меня в ступор этим предельно простым вопросом. — Зачем?

Я растерянно прикусила язык, маясь, мысленно подбирая нужные слова, способные четко обосновать мою нравственную позицию, но так и не находя весомых аргументов, призванных убедить Конрада в моей правоте.

— Я думаю, что «Завет» сделает меня счастливой… — собравшись с духом, неуверенно промямлила я. — Разве все люди не мечтают об одном и том же — о простом человеческом счастье?

Но вместо того чтобы проникнуться силой моих доводов, вредный вервольф высокомерно откинул назад свою гордо посаженную голову и громко заржал, вульгарно до неприличия. Я ошеломленно хлопала ресницами, раздосадованная его парадоксальной реакцией. М-да, кажется, уколоть Конрада оказалось делом не из легких. В искусстве фехтования на словах он не имел себе равных. Он всегда отражал наносимые ему удары с молниеносной быстротой и точностью, безупречно владея логикой и намного превосходя меня в умении подчинять своему влиянию.