Книга Я - сингуляр - Юрий Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Габриэлла склонилась к моему уху.
– А я еще одну фразу вспомнила, – шепнула оназаговорщицки. – Дома как-то читала. Еще в бумажном издании…
– Какую? – спросил я шепотом, надеясь, что цитатаоправдает любое траханье.
– Набери «плоти». Дальше не помню…
– Ничего, – шепнул я, – переберем десяток,найдем нужную.
– Погоди, – сказала она. – Напиши «Должникиплоти»! Без верхнего регистра. Я вспомнила, там именно так…
Я сказал поспешно:
– Да-да, сейчас. Хорошо сказано, да… Мы должники плоти,очень хорошо подмечено…
Мне показалось, что она тихонько улыбнулась, но я уже открылокошко и вводил искомые два слова. Нажал на ввод, ничего не отыскалось,удивился, посмотрел на Габриэллу с вопросом в глазах, она сказала мягко:
– Это я помешала, расселась тут… Ты написал «…должникиплоит», буквы перепутал. Дай я слезу.
– Сиди-сиди, – сказал я поспешно, удерживаяруками, губами и всеми фибрами души. – Я щас…
Исправил, энтерякнул, через мгновение в убористом текстевысветилась фраза: «Итак, братья, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти».(Рим. 8:12).
Она снова хихикнула, я возразил:
– Он прав, но это относится к сингулярности! Но покачто мы в этих телах. Плотских, так сказать.
Она опустила руку и пощупала под собой.
– Ого! Это кто говорит, ты или он?
– Я, – ответил я задето, – ну и что, еслинаши мнения иногда совпадают? Все верно, только полнейшие дураки, считающиесебя мыслящими существами, захотят остаться в биологических телах. А мы перейдемв тела бессмертные, выполнив тем самым волю церкви и заодно удовлетворив своистремления… Но пока мы не перешли в наноформу, давай-ка…
Она засмеялась уже свободнее, страх отдалился, а гормоныдиктуют другое поведение. Она опустила руку и снова озабоченно потрогала подсвоим задом мои вздувшиеся гениталии.
– Не продолжай. В самом деле, надо стравить пар, а товзорвешься. Ты как предпочитаешь?
Через пять минут, стравив лишний пар из нас обоих, онапобежала в ванную, а я, руководствуясь честной мужской логикой, что моются те,кому лень чесаться, отправился на кухню и опять приготовил шикарную яичницу издюжины яиц с двумя громаднейшими кусками ветчины. К тому моменту, как она,шлепая мокрыми подошвами и на ходу вытирая волосы, вошла на кухню, голенькая ивсе еще аппетитная, я смолол кофе и поставил джезву на огонь.
– Когда-то людям придется лопать радий, – сказаля, – и просто излучение, так что напоследок поедим то, что едят все этиполуобезьяны!
Яичница пахнет умопомрачительно, я приготовил ее с лучком иперчиком, Габриэлла грациозно опустилась на стул, но без всякой рисовки, у неевсе естественно и без показухи, глаза смеются.
– Извини, – сказал я виновато, – у меняфантазии хватает только на яичницу с ветчиной!
– Настоящий мужчина, – похвалила она.
– Что яичницу с ветчиной?
– Что можешь есть одно и то же.
– А-а-а… Да я не вижу преимуществ, когда придумываюттысячи рецептов…
Она сказала обвиняюще, но глаза смеялись:
– Вы даже не понимаете, как это гардероб может бытьполон одежды, а бедной девушке не во что одеться!
– Вот-вот…
Она ловко и быстро управлялась с ножом и вилкой, о постелини слова, это зацикленные только вспоминают, как это было, и обмениваютсявпечатлениями и дежурными комплиментами, вроде «Ты был хорош», «Ты былавеликолепна», «Ты меня чуть не уморил», а еще «Дас ис фантастиш», мы просто саппетитом жрякали пахучую пузырящуюся яичницу, горячую ветчину. Я поглядывал наее небольшие аккуратные сиськи с покрасневшими и вздутыми кончиками, у деловойженщины и должны быть такие: все на месте, и в то же время не лезут назойливовпереди хозяйки.
– А ты любишь покушать, – сказала онаобвиняюще. – А это смертный грех!
– Я ж не толстый, – поспешно сказал я. –Значит, в грехе чревоугодничества не замечен… так уж особенно. И вообще, всингулярном мире не будет половых различий, так что давай уж… пока они есть…
Она поперхнулась от смеха куском все еще шипящей ветчины.
– Я тебя считала таким адептом наномира!
– Я он и есть, – признался я. – Просто яуверен, что в сингулярном радости будут неизмеримо выше и сильнее, чем дажесекс… Но мы еще не в том благословенном мире! А в мире полуобезьян, увы, выше исильнее секса нет ничего.
– Но ты-то не полуобезьяна?
– Зато тело у меня полуобезьянье, – призналсяя. – Со всеми инстинктами обезьяны. Приходится с ним идти на компромисс,чтобы не слишком уж мешало. Вот сейчас сидим и беседуем, набивая желудки, адесять минут назад у меня перед глазами был красный туман и одна только мысль,если это мысль: трахать, трахать, трахать…
Она скромно улыбнулась, но не стала рассказывать, какая унее была мысль, если и была. Мы ели быстро и жадно, горячий сок течет попальцам, аромат жареных яиц и мяса дразнит нюх и заставляет желудок требоватьеще и еще.
Потрахавшись еще и еще, мы заснули под утро, благо завтравыходные: ни работы, ни лекций.
Когда я открыл глаза, Габриэлла, опершись на локоть, лежитрядом и смотрит на меня со странным выражением в удивительных глазах, а телучатся теплом и лаской.
– Что? – спросил я встревоженно. – Храпел?
– Нет-нет, – успокоила она. – У тебя былотакое чистое и счастливое лицо, как у ребенка, которому подарили вот такуюконфетищу!
– Ну вот, – проворчал я, – могла бы соврать,что лицо у меня суровое и грубое! Трудно, что ли, сделать человеку приятное?
Я схватил ее в объятья, она покачала головой и мягко, норешительно высвободилась.
– Мне понравилось с тобой, – сказала онапросто. – Ты очень чуткий и внимательный, но мне надо собираться. Папа имама позволяют ночевать у ребят, но волнуются, если задерживаюсь.
– Хорошо, – сказал я послушно. – Бегу делатьзавтрак.
Она поцеловала меня в щеку.
– Спасибо, что понял.
Я натянул трусы и метнулся на кухню, сейчас мы серьезные,так что уместнее на мне, чем рядом с постелью. Габриэлла ушла в ванную, яслышал, как шумит вода, сам поспешно выкладывал из холодильника красную рыбу,тонкие ломтики сыра и хлеба, одновременно включал плиту и тостер.
Шум воды оборвался, на матовом стекле грациозный женскийсилуэт, вытираясь, наклоняется так, что не всякая гимнастка сумеет, потомГабриэлла выскользнула и сразу прошла к компу.
