Книга Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

Он всматривался в черты лица спящего Ильи и думал о том, догадывается ли этот в общем, наверное, неплохой человек и храбрый воин, что происходит в душе его найденного сына? Понимает ли он, что сделал его самым одиноким человеком в мире, лишив его не только своего народа, страны, положения, но даже Бога, предлагая взамен свою отцовскую любовь, о которой Подсокольничек не просил и которая была ему не нужна...

Он тосковал по вельможе Салтырю. Мучась бессонными ночами, он вспоминал их долгие беседы, путешествия, пленительные охоты в пустыне... И ему хотелось закричать через эти страшные чужие горы: «Отец! Скажи, что мне делать?»

Особенно тоскливо становилось Подсокольничку, когда пять раз в день он слышал призыв муэдзина к молитве.

Он привык в такие минуты становиться на старый, истёртый коленями зелёный коврик и в едином дыхании со всем мусульманским народом припадать к милосердным стопам Аллаха, от которых теперь отторгнут, потому что гяуры молились по-другому, и под пристальным взглядом Ильи он не мог преклонить колена, как следует правоверному мусульманину. Старик, как называл про себя Илью Подсокольничек, был набожен. Он постоянно молился, крестил на ночь Подсокольничка, точно он был ребёнок, забывая при этом, что мусульманин после этого считает себя осквернённым, и, только снисходя к той любви, которой искрился Старик, Подсокольничек терпел святотатство.

Но Старик начинал раздражать его. Он устал от опеки, он устал от бесконечной вереницы людей, которым вновь и вновь показывали его — известного, заслуженного воина, как новорождённого младенца.

— Я истреблял их тысячами! — шептал он по-арабски, на том сладком языке, который способен выразить самые нежные и самые грозные чувства, пренебрегая языком славян, которому по настоянию Салтыря выучила его родная бабушка.

Иногда ему становилось жаль Старика, который превратился из грозного и могучего воителя в курицу-наседку, которая хлопочет над своим цыплёнком. Подсокольничек, воспитанный в духе ислама, считал неверных, в том числе и Муромца, в лучшем случае несчастными детьми, которых нужно, всё равно каким способом, приводить к вере в истинного бога. Как-то они не то чтобы поспорили с Ильёй, а почувствовали, что взгляды их противоположны.

— Приневоливать никого нельзя, — сказал Илья. — Дитя не может знать, что ему во благо. — Вы же крестите младенцев.

— Мы крестим детей, чтобы очистить их от грехов родителей, а путь свой пред Господом выбирает каждый сам. И отвечать будет за дела собственные...

Подсокольничек не стал возражать. Об этом сто раз говорили и спорили они в Багдаде и в Дамаске, там, где он учился.

Он выбрал учение сынов ислама, в котором говорилось, что смерть во имя Пророка сразу избавляет от Страшного суда и от всех грехов. Поэтому, собрав вокруг себя таких же убеждённых мусульман, он и возглавил отряд, не знавший поражений.

Но этот Старик победил их. Причём победил не силой, а прекрасно разработанным тактическим манёвром. И это была не просто победа в битве, это была победа в войне... Значит, всё дело в нём.

Подсокольничек не мог спать ночами. От него ничего не скрывалось, и он знал все донесения разведчиков. Арабы ушли из Армении, армянские войска сдались византийцам. Огромный кусок Кавказа вошёл в состав Византийской империи. И всё это — заслуга Старика, который безмятежно спит, помолившись и помахав перед собою рукой, чертя крест... Странный и нелепый жест.

«Аллах испытывает меня! — думал Подсокольничек, слушая дыхание Ильи. — Не я ли учил, что ради славы Аллаха, ради воли его следует жертвовать всем?.. Этот человек называет себя моим отцом, но он гяур, он лишил меня всего: родины, славы, друзей, он хочет увести меня в свою землю... Раб дорожит жизнью и готов жертвовать ради неё чем угодно, терпеть любые унижения, лишь бы жить! Человек благородной крови не дорожит жизнью ни своей, ни чужой, пусть это будет жизнь человека, который когда-то породил его на свет...»

Он думал так не единожды, и, когда услышал, что завтра поутру византийская армия и русский корпус выходят из лагеря, чтобы следовать через Кавказский хребет в Крым, то есть навсегда увести его, лишить даже надежды на возвращение, он решился.

Он долго лежал с открытыми глазами, думая о том, что совершил страшный грех перед Аллахом — проиграл сражение, погубил лучших воинов и потерял часть арабских завоеваний. Он должен искупить вину. Он должен убить этого Старика, чьей волей и воинским талантом были разбиты мусульмане.

Неслышно поднявшись, он взял длинный стилет, которым византийцы добивали врагов, протыкая им щели доспехов. Перехватил поудобнее и подошёл к спящему Илье.

Старик лежал, широко раскинув руки и улыбаясь во сне. Подсокольничек вглядывался в его лицо, и оно казалось ему своим собственным, только состарившимся. Тот же нос, те же дуги бровей... Мысленно он выбрал место на шее, куда вонзить нож, чтобы умирающий не закричал.

Илья лежал под иконой какого-то святого. Там висела лампада и чуть теплился огонёк. Он мерцал, и святой на иконе, казалось, смотрел широко открытыми глазами на всё, что происходило в шатре.

— Прости, отец! — прошептал Подсокольничек и взмахнул ножом.

Но в этот момент резкий порыв ветра распахнул полог у входа. Из качнувшейся лампады прямо на лицо Ильи брызнуло масло. Он вздрогнул и открыл глаза...

Подсокольничек, зажмурившись, ударил в горло.

— Сынок! — страшно вскрикнул Старик. — Сынок.

Подсокольничек открыл глаза и увидел, что Старик успел закрыть горло рукой и теперь стилет торчит в кисти. Он выдернул нож и взмахнул им второй раз, но вбежавший стражник ударил его копьём в спину, и тут же несколько копий вбежавших дружинников ударили его сзади под рёбра. Он выронил кинжал и, взмахнув руками, упал в объятия отца...

* * *

Похоронив сына, Илья перестал говорить совсем. И так-то был не речист, а теперь и вовсе замкнул уста.

Молча ехал он перед дружиною, пересекая Кавказские горы, поднимаясь всё выше и выше, а затем спускаясь узкими ущельями в долины. Он молчал на остановках и только по воскресным дням молча выстаивал походную службу и причащался. Священник, молодой болгарин, даже не решался исповедовать его. Он только читал покаянную молитву, а Илья кивал при упоминании всех грехов.

Ему не докучали беседою ни воеводы, ни гридни, ни бояре...

Словно все приняли вместе с ним обет молчания, который Илья нарушил дважды. Первый раз, когда приказал отпустить всех пленных без выкупа.

И второй — когда, пройдя Тьмутаракань, на вопрос византийцев, почему русская дружина не грузится на суда, чтобы плыть в Херсонес, коротко ответил: — Мы идём в Киев.

Выезжат стары казак на поле на чистое, Он на то жа на раздольице на широкое; Он завидел молодца во чистом поли. Заревел-тo стары казак по-звериному, Засвистел-то стары казак по-соловьиному, А зашипел-тo стары казак по-змеинаму. Кабы едет молодец-от, не оглянется. А говорыт молодец-от таковы слова: «А уж вы ой ecu, мои вы два серы волка, Два серы мои волка да серы выжлоки! Побегите вы-ко тепере во темны леса, А тепере мне-ка не до вас стало: Как наехал на меня супостат велик, Супостат-де велик дак добрый молодец. А уж ты ой ecи, мой да млад ясен сокол! Уж ты ой ecи, мой да млад бел кречет! Полетите-ко теперь во темны леса, А теперь мне-ка не до вас стало». А как не две горы вместе сотолкалося, Не две тучи вместе сокаталося, — А как съезжаются стары казак с Подсокольником. А они билися палочками буёвыми: А рукояточки у палочек отвернулися; Они тем боем друг дружку не ранили. А они съезжаются, ребятушки, во второй након, Они секлися сабельками вострыми: И у них востры ти сабельки исщербалися; А они тем боем друг дружку не ранили. А съезжаются ребятушки по третий раз, А кололися копьями-де вострыми (Долгомерные ратовища по семь сажон): По насадочкам копьица свернулися; Они тем боем друг дружку не ранили. А соскочили ребятушки со добрых коней, А схватилися плотным боем, рукопашкою. А кабы борются удалы да добрые молодцы: А Подсокольничек кричит, да мать-земля дрожит; А старый казак скричит, да лесы ломятся. А как по счастъииу было да Подсокольника, По злочастьицу было Ильи Муромца: А как-де правая рука да приокомбала, А как-де левая нога его приокользела, А как падал стары казак на сыру землю. Ещё сплыл-тo Подсокольничек на белы груди; Он не спрашивал ни роду и ни племени, Он не спрашивал отечество-молодечество; Он расстёгивал латы его кольчужные, Он вымал из нагалища чинжалый нож; Он хочет пороть его белы груди, Он и хочет смотреть дакретиво сердцо. И ещё тут-то стары казак возмолится: «Уж ты, Спас, Спас многамилоопив, Пресвята ты Мати Божия, Богородица! Как стоял я за веру христианскую, И стоял я за церкви за Божии, И стоял я за честные монастыри». У стары казака силы вдвое прибыло. Он смахнул Подсокольника со белых грудей, А он сплыл Подсокольнику на белы груди; А он расстёгивал латы его кольчужные, Он вымал из нагалища чинжалый нож; Он и хочет пороть его белы груди, Он и хочет смотреть и ретиво сердцо. А еща сам старой что-то прираздумался: «А не спросил я ни роду и ни племени, Не спросил я отечество-молодечество». А говорыт-то старый казак таковы слова: «А уж ты ой еси, удалый добрый молодец! Ещё коего города, ты коей земли?» Отвечает удаленький добрый молодец: «Я от моря-моря, я от синего, От того же от камешка от латыря, А я от той же бабы да от Салыгорки; Уж я ездил удалый да добрый молодец; Еща есть я ей сын да Подсокольничек, По всему я свету есть наездничек». А вставает стары казак на резвы ноги, Становит Подсокольника на резвы ноги, А целует в уста его сахарнью; А называт Подсокольника своим сыном, Называт-то своим сыном любимыим. Говорила Подсокольнику матушка родимая: «Не дошедши до старого, слезывай с коня, Слезывай-де с коня да низко кланяйся». А и побратался стары казак со своим сыном. А поехал старый казак во чисто папе Он во тонкий шатёр да бел полотняный. А и спит-де стары казак он ведь суточки, А спит-де стары казак он двое суточки. Ещё это Подсокольнику за беду стало, За великую досадушку показалося: «Я стару казаку так унижался же». Поехал Подсокольничек ко белу шатру: «А старого казака а Илью Муромца Ещё прямо его я копьём сколю». А и приехал Подсокольничек ко белу шатру; Он и ткнул-де стары казака дак во белы груди. У стара казака было на белых грудях Ещё чуден крест был Господен, Немал, не велик, дак полтора пуда: А скользёнуло копьё Подсокольника. Ото сну тут старой казак пробуждается; А он схватил Подсокольника во белы руки; Вышибал он выше лесу стоячего, Ниже облака он ходячего. Еща падал Подсокольничек на сыру: землю, И разбился Подсокольничек во крошечки. Ещё тут Подсокольничку славы поют, А славы-де поют да старину скажут.

Глава 10
Возвращение

Степями шли трудно — наскакивали печенеги и ещё какие-то новые кочевники, вовсе Ильёй незнаемые прежде, но тоже языка тюркского. Стычки были кратковременными и не унесли ни одного дружинника, но двигаться пришлось в большом напряжении. Спасибо, Мстислав тьмутараканский вожей прислал, провианта...