Книга Хевен, дочь ангела - Вирджиния Клео Эндрюс

– Рива, я вам очень благодарен за ваше предложение приютить Китти и сделать для нее все возможное. Мне приходилось платить сиделкам за круглосуточное дежурство. Но, если вам удастся обходиться только ночной сиделкой, я буду присылать чек в оплату ее услуг и других затрат по уходу.

– Мы не такие и бедные, – заявила Рива. – Я уже сказала, что мы сами способны позаботиться о своих родных. – Она обвела взглядом комнату. – Девочка, ты можешь называть меня Ривой, – обратилась она ко мне. – Китти и прежде жита в этой комнате. Не такая уж она и плохая, правда? А Китти все время представляла дело так, будто мы ее держим в свинарнике. Она называла ее тюрьмой. Не терпелось скорее подрасти и сбежать с мужчиной, первым, кто ее возьмет. А теперь посмотрите на нее. Вот к чему ведут грехи, нежелание жить праведно…

Что я могла возразить на это?

Через пятнадцать минут я уже закончила протирать Китти влажной губкой и переодела ее в чистую красивую сорочку. Сонно, с каким-то удивлением в рассеянном взоре она уставилась на меня, а потом быстро заснула. Я почувствовала облегчение, когда эти странные глаза закрылись.

Сидя внизу в приятной гостиной, мы все слушали объяснения Кэла насчет необычного заболевания Китти, которое не мог определить ни один врач. Губы Ривы Сеттертон презрительно скривились.

– Китти с малолетства на все жаловалась. Что бы я для нее ни делала – ничем не могла угодить. Она никогда не любила ни меня, ни отца, никого другого – кроме мужчин, да посмазливее. Может быть, на этот раз я возмещу ей свои прошлые неудачи… Теперь, когда она не сможет возражать мне и выводить из себя.

– Это точно, – поддержала мать Мейзи, прилипшая ко мне как репей. – С Китти одно беспокойство, когда она сюда приезжает. Что мы ни делаем, что ни говорим – все ей не нравится. Уиннерроу она ненавидит, всех нас – ненавидит, но приезжать продолжает…

Мейзи еще долго развивала эту тему, увязавшись за мной в мою комнату и наблюдая, как я разбираю багаж, но скоро у нее перехватило дыхание, когда она увидела извлеченное из чемоданов дорогое нижнее белье и потрясающие платья, пополнившие мой гардероб после того, как Китти стала слишком больной, чтобы следить за тем, сколько Кэл на меня тратит.

– Клянусь, с ней невозможно ужиться, – заявила Мейзи, плюхнувшись плашмя на желтое постельное покрывало и глядя на меня восторженными зелеными глазами. Мейзи не обладала тем, что было характерно для Китти – живостью и жесткостью. – Китти мне вроде как и не сестра. Она уже давно сбежала и вышла замуж, когда я начала что-то соображать. Ей никогда не нравилось, как мама готовила. А теперь, нравится или не нравится, будет есть что дадут. – Мейзи фыркнула, как довольный кот. – Что делаем, что говорим – ну ничего не нравится. Странная она, наша Китти. Но мне все же жаль ее, что она лежит там в постели и не может двигаться. А с чего это у нее?

Это был хороший вопрос. Именно этим вопросом неоднократно задавались врачи.

Когда Мейзи ушла, я опустилась в мягкое кресло, обитое желтым набивным ситцем, и глубоко задумалась. С чего все-таки началось? После того как она убила Толстушку? Сосредоточенно вспоминая, я пыталась найти хоть малейший намек. Может, это началось в тот день, когда Китти примчалась домой, взбешенная тем, что половина клиенток пришли позже назначенного времени.

– Черт бы побрал этих баб! – бушевала тогда Китти. – Они, видно, считают себя выше меня и потому могут заставить себя ждать, будто у меня других дел нет! Ух, есть хочу, никогда не было такого аппетита! А все равно худею. Несмотря на то что ем, ем и еще хочется.

– Спешу, как могу, – отвечала я, суетясь между раковиной и плитой.

– Пойду искупаюсь, а у тебя чтобы все было готово, когда выйду.

И высокие каблуки застучали по лестнице.

Я и сейчас представляла, как Китти срывает с себя в ванной розовую униформу своего салона и бросает на пол, снимает нижнее белье и тоже бросает на пол. Потом мне предстояло собрать эту одежду, выстирать, привести в порядок. Я и сейчас слышала, как наполняется водой ванна, слышала, как Китти громко поет ту же самую песню, которую всегда пела, принимая ванну.

Помню доли-ину и вечер по-оздний,

и тот даял-екий гудок парово-озный…

И так раз за разом. Надоедливая песня въелась мне в память. Эти две строчки повторялись и повторялись, хотелось даже заткнуть уши ватой.

И вдруг крик – длинный, страшный.

Я взлетела наверх, представляя себе, что Китти поскользнулась в ванне и ударилась головой… Но я увидела, что Китти стоит голая перед зеркалом и широко открытыми глазами рассматривает правую грудь.

– Рак. У меня рак груди.

– Мама, тебе нужно сходить к врачу. Это, может быть, доброкачественная киста или доброкачественная опухоль.

– Что это еще за «доброкачественная»?! – воскликнула она. – Отнимут – и все, иссекут своими скальпелями, изуродуют… Ни один мужчина меня после этого не захочет! И буду я однобокой полуженщиной, а ведь у меня не было ребенка! Я никогда не узнаю, что значит кормить своего собственного ребенка! Они мне говорили, что нет у меня никакого рака. Но я-то знаю, что есть! Я-то знаю!

– Ты уже была у врача… мама?

– Да, черт возьми, да! Да что они понимают?! Когда уже будешь при смерти, тогда они определят!

Китти бушевала, как сумасшедшая, и я вынуждена была позвонить Кэлу и попросить, чтобы он приехал, а когда снова поднялась наверх, то застала Китти лежащей на кровати и уставившейся в потолок.

После того как мы в первый раз отведали еды в доме Сеттертонов, которая оказалась очень вкусной, я помогла Риве и Мейзи вымыть посуду, а потом мы все трое вышли к мистеру Сеттертону на веранду. По-прежнему думая о своем, я поговорила с Кэлом о том давнишнем дне, а Рива Сеттертон в это время находилась наверху, стараясь заставить дочь поесть.

– Она все съела, – объявила Рива, вернувшись от Китти и опустившись в плетеное тростниковое кресло-качалку. – В моем доме никто не умрет голодной смертью.

– Рива, несколько месяцев назад Китти сказала, что нашла уплотнение в груди. И еще она сказала, что ходила к врачу и врач сообщил ей, что у нее нет злокачественного образования. Но откуда нам знать, действительно ли она ходила к врачу? Однако, когда она две недели пробыла в больнице, то ее там тщательно обследовали, но ничего тревожного не нашли.

Мать Китти почему-то неожиданно встала с качалки и ушла с веранды в дом.

– И это все? – спросила Мейзи, широко раскрыв свои зеленые глаза. – И чего так долго прятаться? Все равно узнаешь. Впрочем, она наверняка гордилась грудью, поэтому ее можно понять, что она старалась не знать.

– Мейзи, – вступил в разговор Кэл, который сидел рядом со мной, – но ведь врачи всю ее обследовали.

– Для Китти это не имеет никакого значения, – сказала Мейзи с непонятным удовлетворением. – Рак груди в нашей семье – наследственная болезнь. Это старая история. Матери отняли обе, она носит теперь искусственные. Поэтому она и ушла. Она не переносит, когда говорят на эту тему. А ведь не подумаешь, правда? У бабушки по матери тоже одну удалили. Бабушке по отцу тоже удалили одну, а другую не успели, она умерла. А Китти до смерти боялась потерять свою гордость. – Мейзи задумчиво посмотрела на свои маленькие груди. – У меня не много этого, но все равно не хотелось бы терять ни одной – а придется.