Книга Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Первое, что мне кинулось в глаза, при рассмотрении сего дела, основной рапорт сотского о происшествии. Я заметил, что он был писан рукой писца исправника, потом числа отсутствия дела, недостаток некоторых бумаг, а главное что при следствии не отыскан один из обвиненных, проживавший в то время в Алатыре, поверенный откупа, с отзывом, что будто такового лица и при откупе никогда не находилось, тогда как я, дней за пять пред тем, имел от того же лица бумагу по откупному делу, только по другому уезду.

Сообразив все сие, я сделал числом девять заметок. Экстренно, ночью, отправил на место уголовных дел стряпчего, поручив ему, немедленно, по заметкам моим, сделать на месте справки, начать доследование и каждую неделю два раза доносить мне что откроется и за чем остановилось дело. С первого шага, стряпчий открыл, что виноторговец не просто пропал без вести, но в драке с поверенным, которого будто бы не было никогда при откупе, получил сильный удар штофом в голову. Но что с ним сделано после этого, он, по множеству прикосновенных лиц, не мог обстоятельно еще дознать. Сотский рапорта в земский суд вовсе никакого не подавал, а писан оный в полиции, под диктовку исправника; лицо, прикосновенное к делу, из Макарьевского уезда, вовсе не подавало причины дело сие сдавать в тамошний уездный суд; переписка Алатырского уездного суда с Макарьевским вся из дела вынута, как будто и вовсе никогда не существовала; поверенного отыскали – одним словом дело завязалось важное. Наконец, стороной, узнал я, что со стороны откупа начались хлопоты. Уголовных дел стряпчий подпал сильному искушению: родственники пропавшего сами стали заминать дело и оно вновь запуталось до такой степени, что по приведении оного к окончательному следствию, мне ничего более не оставалось делать, как передать дело и всех прикосновенных к оному рассмотрению уголовной палаты, ибо сильное настояние с моей стороны, по случаю успокоения родственников убитого, конечно было бы принято, с неблагоприятной стороны, за утеснение. Впоследствии частно писал мне об этом Бибиков и через него я получил подтверждение дошедших до меня слухов, но дело уже находилось в Палате и решено после меня. Сам содержатель откупа секретно объяснил мне, что виноторговец умер от побоев, но родные то скрыли, и удовлетворены денежной суммой, что драка произошла в пьяном виде, зачинщиком был покойный; он был холостяк, а поверенный – человек с огромным семейством. Тайна сия, переданная мне как на исповеди, не могла уже быть принята к сведению, да и не было повода к раскрытию нового следствия.

В доказательство того, что весьма часто начальник губернии, при самых чистых и благонамеренных распоряжениях, может навлечь и иметь для себя неприятности, приведу здесь еще один случай. Выше сказал я уже, что в год, в который я прибыл в Симбирск, все лето продолжались непрерывные дожди, наконец, в последних числах августа, проведрило. В один день, в передней, я нахожу около тридцати человек мужиков, явившихся ко мне из Сызранского уезда, верст за триста от Симбирска, с жалобой на своего помещика (не упомню фамилии), что он с ними жестоко обращается и что после стоявшей непогоды, когда стала ясная погода, он не дозволяет им убирать собственных полей, а употребляет их, общим сгоном, лишь для уборки своего хлеба, в домах не позволяет оставаться даже больным женщинам, а что у одной, от вынужденной работы, от усиленных трудов и наказаний, умер уже грудной младенец. Все явившиеся мужики, как на подбор, годились в рекруты. Приняв в соображение отлучку их в удобное время из-за такого дальнего расстояния, их свежий вид, чистоту и опрятность одежды, я не мог вывести иного заключения, что тут кроется какой-нибудь умысел. Спрося каждого из них отдельно, когда, сколько и каким образом помещик его наказывал и, получив утвердительное показание от одного, я спросил: давно ли?

– Дней пять назад.

– А больно?

– Очень жестоко!

– Раздевайся, – на теле не было и следа от недавнего наказания.

Призвав полицеймейстера, я приказал показание крестьян записать в подробности, а объявившего себя наказанным, немедленно, при полиции, в присутствии прочих, наказать розгами и в тот же день отправить их к помещику, с двумя жандармами, рассчитав переходы по 25 верст в сутки, без растагов. А как ими был сделан извет в уголовном происшествии, то хотя оному я и не мог дать веры, но почел себя обязанным дело сие исследовать в форменном порядке. Справившись с законами и с предшествовавшими примерами, я почел не только возможным, но даже должным, возложить заботу сию на уездного предводителя Сызранского уезда Б-ва, и в самых приличных и вежливых выражениях поручил ему это дело, оговоривши произвести оное «при уездном стряпчем», вовсе не предполагая, чтобы выражение сие могло бы служить поводом или мыслью к личному оскорблению Б-ва. Но к удивленно моему, в тот же день, приехав ко мне, он объявил, что считает себя оскорбленным подобным выражением в бумаге и если я хочу предоставить ему сие дело, то чтобы я уволил его от участия с ним стряпчего. Сколько я ни старался успокоить его, доказывая, что и цели я не мог иметь к огорчению его, он упорно стоял на своем. Впоследствии я узнал, что у него были какие-то личности со стряпчим, чего он не хотел мне открыть. Стараясь сблизиться с Б-м в понятии моем о его и моих обязанностях, я счел нужным обратиться к посредничеству губернского предводителя дворянства, генерал-майору Григорию Васильевичу Бестужеву[462](брату управляющего удельной конторой). Но как я был поражен его отзывом, что и он находит выражение «при уездном стряпчем» для предводителя неприличным, основываясь на том, что он очень хорошо и сам понимает значение сего слова, ибо на службе состоял при дивизионном начальнике. Как я ни уверял г. Бестужева, что я, как начальник губернии, все мои распоряжения произвожу при прокуроре, подлежу его контролю и не только не считаю этого оскорбительным, но, напротив, спасительным как для себя, так и для тех, к кому относятся мои действия, но все было тщетно. Бестужев и Б-ов стояли на своем, чтобы уничтожить слово «при» и заменить его приличным с.

На другой день Б-ов отозвался, что он не может принять на себя данного поручения, ибо в законе ясно сказано, что не следует возлагать на предводителя других дел, кроме тех, которые буквально там поименованы. Хотя в одной статье сказано, «что дело, касающееся собственно защиты дворянина, может быть возложено на предводителя», но делать было нечего с упрямым! Я предложил губернскому правлению возложить сие дело на одного из состоящих при мне чиновников для особых поручений, а поступок Сызранского предводителя дворянства, через посредство мое, передать на распоряжение г. министру внутренних дел и все сие было сделано без украсов, скромно, в самых вежливых и благонамеренных выражениях. Сделав сие распоряжение, я должен был ехать на ревизию в Заволжские уезды. В Ставрополе получаю вдруг с нарочным письмо от губернского предводителя, в котором он пишет ко мне, что крестьяне, (указывая, чьи именно), соседи тех, которые приходили ко мне жаловаться, видя безнаказанность их поступка, начинают волноваться, а потому он просит меня то поручение, которое я хотел возложить на Б-ва, поручить ему, тем более сие удобно, что он на днях уезжает в свое имение, лежащее в тех же местах.