Книга На корабле утро - Александр Зорич

Да-да, крылья. Ведь «Икар» – это режим крылатого полета.

Дело в том, что на планетах с атмосферой сколько-нибудь длительный полет без крыльев превращается в сущую пытку. Как «Богатыри» ни просчитывай, а превратить тушку с четырьмя подвижными конечностями и головой в приемлемый летательный аппарат практически невозможно.

А вот с крыльями – другое дело. Скафандр превращается в своего рода центроплан, ранец дает реактивную тягу, а крылья – аэродинамическую подъемную силу. Думаю, отцы воздухоплавания Лилиенталь и Жуковский оценили бы этот фокус отечественных конструкторов…

Бондарович охарактеризовал остаточную ударную мощь «Кельна», «Изумруда» и их палубных авиакрыльев настолько пренебрежительно, что на многое я не рассчитывал.

Поэтому, когда в течение следующей минуты все пространство вокруг «Берты» вскипело взрывами, я был, что называется, приятно удивлен.

Пламя взрывов начисто выжгло пелену тумана и видимость вдруг стала вполне сносной.

Пока я планировал вниз, к краю расселины, передо мной пронеслись картины, достойные самых забористых росфильмовских боевиков.

Разваливались и горели зенитные башни…

Обломки паладинов, волоча за собою клочковатые дымные шлейфы, вонзались в спекшуюся массу ягнувита, высекая из него снопы лиловых искр…

Свежая стая паладинов вырвалась из шахты и растерянно шарахнулась прочь от нее, в относительную безопасность. Но впереди по их курсу встала сплошная стена разрывов осколочно-аэрозольных боевых частей «Оводов» и многие из паладинов устремились к земле…

Мы достигли расселины одновременно с «Тарпанами». Один за другим мои циклопы спрыгивали с небес и, сложив крылья, как зонтики, привычно занимали позиции для стрельбы лежа.

«Тарпаны» раскрыли задние двери боевых отделений.

– Начать выгрузку подрывных зарядов! – скомандовал я.

Но и без меня командиры взводов уже гнали своих подчиненных к машинам, подбадривая циклопов беззлобным матерком.

Все складывалось так здорово и лихо, что волна эйфорической радости вдруг захлестнула меня, и я, сорвав с плеча «Нарвал», выпустил длинную очередь в воздух.

Зачем? Да ни за чем.

Вероятно, что-то подобное почувствовали и экипажи «Тарпанов», потому что все три машины вдруг заработали своими тридцатимиллиметровками.

Разноцветные трассы расчертили слоистый пирог из дыма и гари над шахтой «Берты».

Мы перекантовывали силумитовые заряды из «Тарпанов» на стены расселины.

Работа эта была не то чтобы тяжелой – за нас трудились электромышцы «Богатырей», – но все же требовала известной сноровки и концентрации внимания.

Мои движения приобрели привычную монотонность. И как обычно бывает со мной в таких ситуациях, мои мысли уплыли далеко-далеко…

Я думал о том, что творится сейчас на орбитах Алборза, как бьются с паладинами наши истребители. Гадал, как все прошло у Бондаровича в районе «Антона».

Подробности я узнал значительно позже. Но теперь мне кажется, что, спускаясь во мрак расселины на реактивном ранце, контролируя закладку зарядов, я своими глазами видел воздушно-космическое сражение во всей его полноте.

Рейдер «Кельн», имевший репутацию самого маневренного боевого звездолета Великорасы и прозванный за то «танцующим утюгом», танцевал сальсу между низкой орбитой и стратосферой Алборза.

На подтанцовках выступали пятнадцать корветов ягну. Этой банды хватило бы, чтобы располосовать позитронными лазерами любой линкор или авианосец. Но только не «Кельн».

То ввинчиваясь в тропосферу осенним листом, то выстреливая в черноту Пространства пробкой от шампанского, «Кельн» раз за разом уходил из-под смертоносных уколов позитронных лазеров, не уставая огрызаться зенитными ракетами и своими новомодными автоматическими семидюймовками.

«Изумруд» не мог позволить себе подобных лихачеств.

Он был покрупнее, потяжелее, да и постарше.

«Изумруд» отвлекал силы ягну в другой манере, я бы назвал ее «Емеля-дурак гоняет на печи по ледяным горам».

Для начала «Изумруд» отскочил через Х-матрицу на сотню тысяч километров от Алборза и, выпустив несколько радиошумовых имитаторов, изобразил приближение свежей российской эскадры.

Далее, непрерывно разгоняясь, «Изумруд» устремился к Алборзу по касательной и, разминувшись с его атмосферой в считанных десятках километров, умчался прочь в направлении Макранов.

Затем рейдер выполнил критический разворот с перегрузкой тринадцать g, которую еле-еле удалось понизить до приемлемой восьмерки при помощи реверса силового эмулятора (вот уж что-что, а эмуляторы у рейдера были получше немецких, да и любых других).

И только уже на возвратной траектории «Изумруд» осуществил подъем флуггеров и выпустил последние «Шпили».

Эти ужимки и прыжки действительно сбили ягну с толку.

Едва не три десятка астрофагов и без счета паладинов метались вокруг Алборза, но навязать «Изумруду» конвенциональный бой им все не удавалось…

Ну а наши «Дюрандали»… Наши «Дюрандали», как обычно, играли традиционную роль самого страшного кошмара паладинов ягну.

Прикрытые защитным полем, парирующим заряды позитронных лазеров, они избивали паладинов настолько бойко, насколько хватало огневой производительности пушек.

Каждый «Дюрандаль» выходил победителем из схватки с двумя, тремя, пятью паладинами. И лишь десяток паладинов, сосредоточив шквальный огонь на одном нашем чудо-истребителе, мог сжечь генератор его щита, а вслед за тем – и саму машину.

Увы, «Дюрандалей» мы могли выставить совсем мало – одну эскадрилью.

Впрочем, недостаток «Дюрандалей» был проблемой всех сражений в системе Макран – имей мы в своем распоряжении хотя бы две сотни этих почти неуязвимых для ягну аппаратов, и чужакам вообще не на что было бы рассчитывать. Кроме, конечно, красивой смерти…

– Товарищ капитан, у нас все вроде… – Щедролосев тронул меня за плечо, и я мигом покинул пространство своих военно-космических видений.

– Все? – переспросил я. – Пятьдесят пять штук и каждая на своем месте?

– Ну… как будто…

«Хорош доклад командиру – „как будто“! Он бы еще „как бы“ употребил…» – ехидно подумал я, но Щедролосева курощить не стал. Не та была обстановка, чтобы уставной этикет отрабатывать.

– Гениально. В таком случае – все прочь из расселины. «Тарпаны» на малой скорости могут выдвигаться на маршрут отхода.

– Кирбитьев, как слышишь меня? – позвал я нашего радиста.

Звали его, кстати, Ерусланом. И происходил он с Большого Мурома, что, конечно, накладывало отпечаток на его манеру выражаться.

– Нешто ж не слышу? Слышу, товарищ командир.

«Щ» и «ш» были у Еруслана густыми, как муромские щи.