Книга Голубая акула - Ирина Васюченко

В ожидании Рождества я болтался по московским улицам, безотчетно надеясь, что зимний ветер как-нибудь выдует из меня затхлый дух Полянки. Тамошняя комната со своим исцарапанным зеркалом и коварными сумерками внушала мне теперь неодолимое отвращение. Я переселился к родителям. Мама говорила друзьям, что «в душевном состоянии Коли заметны отрадные перемены».

До праздника оставалось два дня. Я отправился на Воробьевы горы — это было одно из моих любимых мест. Долго бродил там, борясь с застоявшейся в венах ядовитой усталостью бездельника, и спрашивал себя, почему мне словно бы не верится в такой желанный и скорый, такой неотвратимый отъезд в Блинов. То ли утомленное воображение отказывалось работать, растратившись на дрянные иллюзии, то ли…

Откуда-то потянуло аппетитным запахом. Я вспомнил, что здесь в переулке есть трактир, а у меня с утра маковой росинки во рту не было, и свернул туда. Так и есть! Вот и вывеска — ядовито-зеленая елка и тою же краской надпись: «Ель да рада!» Не тотчас сообразив, чему радуется эта ель, я приостановился, разглядывая курьезную вывеску.

— Эльдорадо на отечественный манер, — произнес за моей спиной до странности знакомый голос. — Как вам нравится это превращение? Позвольте… да это же вы! Господин Алтуфьев, Николай Максимович, я не ошибаюсь?

Мне улыбался красивый, веселый человек с яркими глазами, которого я даже не тотчас узнал — слишком неожиданным было его появление здесь.

— Иосиф Маркович? Какими судьбами?

— Дела… голова кругом, честное слово. Пообедать решительно некогда. И теперь бы не надо, да шел мимо, услыхал аромат жаркого и понял — сейчас умру…

Мы уже сидели за столиком. Казанский отправил в рот кусок сосиски и участливо заглянул мне в лицо:

— А вы-то как?

— Да ничего…

— Кошмарная история. — Он покрутил головой. — Надо же, чтобы после так великолепно проведенного расследования этот мерзавец все-таки улизнул! И какая извращенная, но вместе с тем до чего остроумная идея! Ведь в ожидании нежелательных вторжений ему пришлось заранее запастись скелетом! Хранить такую гадость… где, интересно? В платяном шкафу?

Казанский, смеясь, передернул плечами. Его энергичный, жизнерадостный ум не допускал и мысли, что все могло быть иначе. Я смотрел на него с завистью: мой собственный рассудок тоже охотнее остановился бы на этой версии, хотя она означала, что Миллер жив и опять провел меня.

Но я-то был там… Со дня первой встречи с Миллером до тех последних мгновений я пережил слишком много странного, чтобы надеяться, что эту драму можно объяснить, не прибегая к допущениям сверхъестественным. Хотя вздумай я рассказать обо всех тех странностях Казанскому, он в каждом отдельном случае увидел бы признаки моего нервного расстройства или, напротив, обостренной интуиции, случайное совпадение, хитрость преступника, рассчитанную на то, чтобы сбить меня с толку, и т. п.

Да и не хотелось мне спорить с Иосифом Марковичем о сверхъестественном. Пусть он спокойно уплетает свои сосиски и мчится дальше по делам фирмы «Сосна». Я и сам собирался налечь на котлеты, как вдруг мой разленившийся мозг, подобно молнии, пронзила догадка: если он знает о Миллере, следовательно, он побывал в Блинове уже после моего отъезда. Срывающимся голосом я спросил:

— Скажите, Иосиф Маркович, вы давно были в Блинове?

— Недели две назад, — беспечно отвечал он.

— А Елена Гавриловна?.. — насилу выдавил я из себя.

— Там все в порядке. Ее состояние вполне удовлетворительно.

— Состояние? Она больна? — Сердце у меня упало.

— Почему больна? Просто в ее положении всегда возможны осложнения всякого рода, а она столько пережила… Ба! — сообразил он. — Вы же ничего не знаете! Это целый роман. Когда бывшая свекровь узнала, что Лена выходит замуж, она отправилась в Блинов и прокляла ее по всей форме перед чудотворной иконой Богоматери… Что с вами?

Я столкнул на пол вилку, лежавшую на краю стола, и поспешно наклонился, чтобы спрятать лицо. Казанский не был чрезмерно наблюдателен по этой части: люди действия мало интересуются чужой, да и своей психологией. Но и слепым он не был… Однако чтобы продолжать разговор, оставаясь под столом, надо было заблаговременно прослыть оригиналом наподобие графа Муравьева. Я отыскал вилку, выбрался с ней вместе на свет, и проглотив колючий ком в горле, объяснил:

— Я долго хворал… очень долго, и теперь еще… Не обращайте внимания. Вы, кажется, сказали, что Елена Гавриловна вышла замуж. И за кого же?

— Есть там такой… блиновский Плевако. Адвокат, и говорят, способный. Добрый малый, души в ней не чает. Да вы его знаете — Легонький Константин Кириллович. Он даже обмолвился при мне, что вы, уезжая, собирались адрес ему оставить, писать обещали…

— Я оставил ему адрес!

— Ну, может быть. Позабыл, наверное, на радостях. Он от Лены без ума… — Казанский отхлебнул глоток чая и поморщился, обжегшись или подумав о неприятном. — А, право, странно: госпожа Легонькая… Мне-то, грешным делом, казалось, будто между вами что-то такое намечается. Костя симпатяга, конечно, да уж больно… легонький.

Иосиф Маркович улыбнулся собственному каламбуру. Я тоже кое-как растянул губы. Мне нельзя было его спугнуть. Я должен был дослушать все до конца.

— Когда же они обвенчались?

— В июне. Свадьбы никакой не было, все сделалось без шума. Костя до сих пор об этом жалеет. Но Лена так захотела. Грустная она какая-то… хотя теперь, кажется, и грустить не о чем. Миша с ними и уже вполне освоился, перестал «к бабушке» проситься. А теперь на носу новое прибавление семейства…

— Как — Миша? О чем вы?

— А, ну да, я же не договорил, сбили вы меня со своей вилкой. Когда старуха стала Лену проклинать, чтобы никогда ей ни здоровья, ни счастья не видать, чтобы хлеб в камень превращался, а дети уродами рождались, Богородица, похоже, услыхала-таки эти вопли. И конечно, возмутилась: с такими-то просьбами не к ней надобно обращаться, совсем по другому ведомству… Короче, хватил Татьяну Андреевну удар. Прямо там, на месте, и упала. Умерла прежде, чем из храма успели вынести. Тут-то все и вышло наружу. Оказалось, это она мальчика похитила, а кучер и горничная ей помогали: помните, кучер тогда еще дебош у Снетковых устроил спьяну. Так не пьян он был вовсе — просто внимание отвлекал, как барыня приказала… Хотите папиросу?

— Да, благодарю…

Я закурил. Голова кружилась, но теперь можно думать, что это просто с непривычки, от жадных неумелых затяжек.

— Она его держала у себя в поместье. Слуги молчали, гости к ней при ее-то характере давно не заглядывали, вот и не знал никто. Между прочим, мальчишка здоровый, кормленый, ухоженный, первое время никого не признавал, в одну душу: «К бабушке хочу!» Видно, она с ним прилично обращалась, какая ни стерва… между прочим, все состояние на внука записала. А по его малолетству кто им может распоряжаться? Мать, больше некому. Так что Легонькие теперь богачи. Все хорошо, что хорошо кончается!