Книга Дом на городской окраине - Карел Полачек

— Извините, я не хотел…

Но кто-то положил ему руку на плечо. Он поднял голову и увидел перед собой доктора Гешмая.

— Как идут дела, пан Михелуп? — спросил известный врач.

— Плохо, — прошептал бухгалтер.

— Отчего же?

— Я болен…

И доктор услышал бессвязные, путаные жалобы на пани Михелупову, на квартиру, которая стала негостеприимной, как сарай, на мотоцикл, который загородил вход, на какого-то Длабача, предлагающего веревки и щетки…

Доктор приложил руку к его лбу и сказал:

— Температуры у вас нет. Полагаю, немного пошаливают нервы… Вы не знаете, что такое болезнь. Вы еще вполне молодцом. Посмотрите лучше на меня — вот настоящий больной. Я уже одной ногой в могиле. Неделю назад у меня был небольшой инсульт. О, я прекрасно знаю, что такое болезнь! Всего хорошего, тороплюсь…

Михелуп придержал доктора за локоть.

— Пан доктор… — простонал он, — я бы попросил совета…

— Тороплюсь! — гаркнул доктор Гешмай.

— Всего минутку… я только… относительно мотоцикла… не знаю, что с ним делать…

— Машине, — проговорил доктор, — не место в прихожей. Машина должна работать…

— Как вы сказали?

— Мотоцикл должен ездить! — уже кричал доктор. — А я тороплюсь. Больные не ждут. Кручусь, как белка в колесе…

Бухгалтер, не видя ничего кругом, дошел до Карлина, пролез мимо сторожившего вход злого дога — мотоцикла, снял пальто, лег на диван, который купил некогда из наследства баронессы Аспас. И принялся стонать, стараясь возбудить в жене участие; пытался ее напугать, чтобы склонить к примирению, и вообще ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь его пожалел. Но супруга разгадала его ухищрения. Женщины хорошо знают, что мужья и дети притворяются больными, когда у них совесть не чиста. Она с достоинством надула губы, и ее высоко поднятая голова выражала холодное безразличие к судьбе мужа. Двигалась она неслышно и больше не ходила плакать к бельевому шкафу. Но и бухгалтер притих. По квартире уже не разносились глухие удары захлопываемых дверей. Супруги утомились и обессилели; их домашний очаг наполнился унынием.

Шум исходил только от новой прислуги, которая топала ножищами на кухне. У нее были неловкие красные руки, специально созданные, чтобы бить хрупкий фарфор. На бледном узком лице, точно пуговицы, сидели два маленьких черных глаза — предвестники стихийного бедствия. Стоило только этим глазам посмотреть на стену — как уже летела на пол полка с посудой.

Сквозь опущенные веки бухгалтер увидел ее испуганное лицо и вздохнул. Новая прислуга… Все время какие-то перемены. Это не сулит ничего хорошего. И взгрустнулось ему по девушке с Кашперских гор, которая, моя окна, напевала «Vaterland, deine Kinder weinen…». Эта уж наверняка не запоет. В воскресенье пойдет на мессу, а потом в больницу — навестить хворую тетю.

Маня вбежала с раскрасневшимся лицом, сорвала с головы шапку, тряхнула стрижеными под мальчика волосами и крикнула:

— А у нас сегодня были спортивные игры!

Отец посмотрел на нее с упреком.

Остановившись перед диваном, она спросила:

— Почему ты лежишь?

— Я болен, — простонал бухгалтер.

— И позовешь доктора? — заинтересовалась Маня, которая любила все необычное. — Знаешь, — продолжала она, — я люблю болеть. Только доктор прописывает мне горькие лекарства. Хорошо Сильве Кратиновой из нашей клады — ей прописывают сладкие. Она тоже любит болеть.

Маня присела к отцу на диван.

Михелуп взял ее за руку.

— Что делает мама?

— Что ей делать? Сидит на кухне.

— Говорила что-нибудь?

— Ничего не говорила. Вяжет свитер… — В голове у нее возникла новая мысль: — Мне сегодня пришлось надеть серые чулки, потому что все коричневые в грязном белье. Удивительно, как такая мелочь меняет внешность! Правда, серые чулки мне не идут?

— Слушайся маму, — печально произнес отец, — она так о вас заботится, только для вас и живет. Обещай мне, что не будешь ее раздражать.

— Да ведь я ничего такого не делаю, — захныкала Маня, — я слушаюсь…

— Это хорошо… Если что случится, у тебя останется одна мама…

Склонив голову, Маня играла отцовской цепочкой от часов.

— Папочка, расскажи, как вы доводили учителей в твоей реальной гимназии.

— Мы никогда не безобразничали, — с достоинством ответил отец. — Мы сидели тихо и внимательно слушали.

Манин интерес разом погас. Она задумалась и решила, что в таком классе, где за партами сидят одни серьезные женатые люди, должно быть, жуткая скучища.

35

Последнюю надежду Михелуп связывал с письмом инженера Ярды Нуца: тот, наконец, избавит его от мотоцикла. Он верил в этого незнакомого инженера, представлял себе его почтенным господином, с которым можно обменяться разумным словом. Бухгалтер предложит ему товар, назовет цену, инженер немного поторгуется, но потом они ударят по рукам, ведь с бухгалтером всегда можно договориться. Михелуп надеялся, что этот господин ничем не будет походить на взбалмошного щеточника, который хотел завалить его квартиру своим товаром. Письмо незнакомого господина понравилось ему больше, чем послание щеточника: оно было написано на машинке и имело солидный вид деловой бумаги. Одно его беспокоило: почему инженер назначил свидание в баре? Место непривычное для торговых сделок. Михелуп попробовал позвонить по указанному номеру. Телефон был мертв — в трубке ни звука.

На встречу он собирался, как в дальнее странствие. Слово «бар» ему было знакомо только по газетной рубрике «Куда пойти сегодня вечером», которую он лишь машинально пробегал глазами.

Под голубой надписью ПИКАДИЛЛИ-БАР его встретил господин в форме генерала какой-то экзотической армии. Нос генерала, несколько покрасневший, подпирали густые усы; однако черты его лица были собраны в благородные морщины. Генерал снял фуражку, резким рывком распахнул дверь и благосклонно пропустил бухгалтера в помещение, где зеленела целая роща олеандров, фикусов и пальм. Михелуп поднимался по лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, но на одном из поворотов был атакован целой бандой под предводительством старухи, грудь которой была утыкана булавками. Старуха схватила посетителя за воротник, девица в белом чепчике расстегнула его пальто, а молодой человек в форме, с девичьим лицом и дерзким пробором стал дергать его за рукав. Затем бухгалтером завладел господин в смокинге, по виду бывший воспитатель в королевском семействе или дипломатический атташе. Выражение его лица свидетельствовало о том, что он давно ожидал бухгалтера и необычайно польщен его посещением. Дипломат проводил его к столу с такой бережностью, будто Михелуп разучился ходить, и усадил в кресло так осторожно, словно тот превратился в ветхую, но весьма благородную старушенцию. После этого бочком подлетел официант с вопросом, будет ли пан ужинать. Михелуп ответил, что он сыт. Официант бросил перед ним прейскурант напитков в красивой обложке. Надев очки, бухгалтер погрузился в изучение бесконечных иностранных названий, ничего не понял, покраснел и смутился. Официант стоял над ним с гордой покорностью, и лицо его выражало легкое нетерпение. Видя, что посетитель в винах не разбирается, он проквакал название какого-то крепкого напитка. Бухгалтер неуверенно кивнул, официант подпрыгнул, исчез и вскоре вернулся, неся рюмку, наполненную желтовато-розовой жидкостью, в которой, как в аквариуме, плавали какие-то водоросли.