Книга Портрет кудесника в юности - Евгений Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С какого лучу? И почему бы, интересно, рыбе не шевелиться? Если, конечно, не дохлая!
Поначалу, правда, почудилось, что заговор действует: первую щучку вытянул именно Корней. В предвкушении триумфа исполнил предписанный колдуном обереж, с риском для нижней губы трижды пробормотав в отверстую мелкозубую пасть следующую дурь: «Чур моей рыбы, и чур моего промыслу, чур моей думы, чур меня, раба Божия…»
Но дальше — как отрезало. Поклёвки пошли скупо, реденько. И хотя на сей раз превосходство Викентия выразилось всего в двух рыбёшках, затон Корней Челобийцын покидал в тихом бешенстве. В тихом — потому что положение у него было теперь самое дурацкое. Рассказать кому — на смех ведь подымут! Копеечное колдовство — на копейку и сработало.
Однако досада и жажда правды ворочались в Корнее столь неистово, что, вернувшись в город, он не выдержал: разузнал, где живёт этот самый Портнягин, и пошёл разбираться. Кстати, никакой тот был не колдун — так, ученик колдуна… И здесь наврал! Собственно, наврал-то не он, наврал Дискобол…
Всё равно обидно.
* * *
Обманщика Челобийцын не застал. Встретивший гостя старичок в ветхом халате и не менее ветхих шлёпанцах, оказавшийся впоследствии известным баклужинским кудесником Ефремом Нехорошевым, недружелюбно известил, что ученик его ушёл по вызову.
Что ж, может, оно и к лучшему. Раз учитель — пускай в угол поставит! Корней кратко изложил суть дела, после чего был приглашён в комнату и усажен в облезлое кресло, где подробно, взволнованно обличил неправоту Глеба.
— А чего это ты всё по два раза повторяешь? — хмуро поинтересовался колдун.
Корней прислушался к отзвуку собственной речи — и похолодел.
— Нет (нет!), — поспешил оправдаться он. — Я (я!)…
Ужаснулся — и умолк окончательно. Сволочь Дискобол! Верно говорят: с кем поведёшься…
Старый чародей озадаченно почесал кончик носа.
— Бумажка с тобой? — спросил он.
Притихший Челобийцын вручил ему текст заговора. Старый колдун водрузил очки, углубился в чтение.
— А сам ничего не перепутал?
— Нет, — буркнул Корней. — Могу наизусть…
— А ну-ка!
Ни разу не сбившись, правдоискатель злобно отбил натвердо заученную белиберду.
— Странно… — Кудесник помрачнел. — Может, ты, того… повторить забыл?
— Повторил три раза! — Раздосадованный Корней был неумолим. — И обереж — тоже три раза повторил!
— А рыбачил где?
— За Чумахлинкой. Напротив Сызново.
Старичок прыснул.
— На! — решительно сказал он, возвращая бумажку. — Нашёл, где улов колдовать! Ничего у тебя в тех местах на заговор не пойдёт. Разве заплывыш какой…
— Почему?
— Это ж красная зона! Там рыба ещё с антирелигиозных времён ни во что не верит. Ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай! Ни в наговоры, ни в заговоры, ни в Божью кару…
— До сих пор? — поразился Корней.
— А ты думал! Снежные люди вон на Памире по сей день, говорят, советской власти верны… Не зря ж против них американцы операцию затевают!
И собственный сказал толкнул в лицо.
Иосиф Бродский
Полупросвеченный утренним солнцем, на Божемойку чуть ли не с ясного неба сыпался быстрый слюдяной снежок. Он ложился на карнизы и асфальты, помаленьку наращивал сугробчик, венчающий покинутое воронье гнездо, а над книжным лотком почему-то замедлял падение и мельтешил, тускло пересверкивая, подобно вытряхнутой в воду рыбьей чешуе.
Молодой лидер баклужинских коммунистов-выкрестов Никодим Людской, кряжистый здоровяк в чёрной заснеженной рясе, перехваченной вервием, остановился перед лотком и бодливо уставил на продавщицу выпуклый лоб, чем сильно её встревожил.
— Вот… не желаете ли? — пролепетала она, торопливо поправляя, а заодно и перекладывая товар: духовное — поближе, бездуховное — подальше, с глаз долой. С тех пор как средства массовой информации оповестили свет о том, что в Мавзолее опять заплакала мироточивая мумия вождя, население Баклужино стало относиться к представителям комправославия с боязливым уважением.
Правую ладонь подошедший прижимал к груди, как бы пытаясь смирить сердцебиение, поэтому новенький томик Ветхого Завета издательства «Жидопись» он принял левой. Недовольно засопев, взглянул на корешок. «Минздрав Суслова предупреждает: умерщвление плоти вредит вашему здоровью», — было вытеснено там.
«Смотря, чьей плоти», — угрюмо подумал Никодим. Того, кто сочинил предупреждение, он, пожалуй бы, и сам умертвить не отказался. Хотя, строго говоря, последствия такого поступка тоже полезными для здоровья не назовёшь. Отбыв по юношеской бездуховности полтора года за взлом продовольственного склада, Никодим мог утверждать это наверняка.
Как и многие политики-вундеркинды, в лидеры он угодил благодаря своему возрасту — юностью руководителя движение пыталось прикрыть крайнюю ветхость прочих своих идеологов.
Вскоре Никодим уразумел, что ни одна снежная чешуйка так и не опустилась на лоток. А точка-то, получается, заговорённая. Колдуют поганые, колдуют… Ну, это мы сейчас исправим.
Вернул книгу и, медленно усмехнувшись, отнял ладонь от сердца. Продавщица ахнула, округлила глаза. На чёрной рясе пылал искусно выпиленный из фанеры чудотворный Орден Ленина. Вообще-то каждому очередному лидеру коммунистов-выкрестов полагалось носить подлинный переходящий Орден, но в реликвии содержалось золото высокой пробы, а Никодим, ещё будучи комсобогомольцем, дал обет не прикасаться к «жёлтому дьяволу».
Взвизгнув, продавщица кинулась застилать книги плёнкой, но было поздно: не устояв против идеологически выдержанной благодати, заклинание распалось — и весь круживший над лотком снег с шорохом хлынул вниз, присыпая слой за слоем глянцевые яркие обложки.
Никодим повернулся и, снова прикрыв Орден от влаги, тяжкой косолапой поступью двинулся через площадь к магазину «Противотовары», в витрине которого красовались пара антисервизов, контрсервант, три противотумбы бельевые, а в подвале таился конспиративный агитхрам имени царя Давида и всей кротости его.
* * *
Иностранного слова «кандидат» Никодим не любил и предпочитал называть тех, кто горел желанием вступить в Коммунистический союз богобоязненной молодёжи, исконным выражением «оглашенные». Таковых в агитхраме собралось семеро. Когда Никодим вошёл, все встали. Длинное, напоминающее тир подземелье было освещено несколькими лампами дневного света и оснащено двумя лозунгами: «Откровение Иоанна — в жизнь!» и «Вопиющему преступлению — вопиющее наказание!»
Ответив на приветствие, Никодим направился было к кафедре, как вдруг с недоумением заметил, что правый глаз каждого питомца перехвачен наискосок чёрной повязкой.
