Книга Перехлестье - Алена Алексина

— Не отдам мужа. Не надейтесь!

Она даже попыталась подняться, чтобы сию же секунду отправиться на выручку Йену, но измученное волшбой и долгой дорогой в тело запротестовало. Завернувшись в теплую пушистую шкуру, девушка заснула, даже не ощутив того, что спать на каменном неровном полу еще хуже, чем на земле.

Зария совершает опрометчивые поступки

Ни души. И тихо–тихо. Так тихо, что слышно только ветер. Даже птицы, и те не поют. Почему? Ведь еще прошлой осенью Кирт рассказывал матери о том, как буйно цвел и благоухал шиповник у ворот храма. Говорил, будто даже голова закружилась "от этой вони", да еще сварливо сетовал, что–де столько пчел вокруг кружило и всякая норовила ужалить, да еще лошадь шарахалась.

Зария тогда позавидовала Кирту и в то же время пожалела его — видеть такую красоту и вместо того, чтобы наслаждаться, лишь ругать ее, не замечая, не понимая, принимая не просто как данность, а как некое досадное неудобство.

Однако вид, открывшийся самой девушке, был донельзя бесприютным и унылым. Сейчас, летом, у храма Великой Богини и травинки не пробивалось из черной земли. Только лужи блестели на солнце, да жирная грязь чавкала под ногами. Этой же грязью оказались забрызганы высокие некрасивые ворота и стены, сложенные из серого щербатого камня. А кусты шиповника, который своим цветением так досаждал Кирту, стояли засохшие, ощетинившись острыми колючками, и тоже были все в грязи.

Наследница лантей вдруг поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется идти туда, куда она так упорно стремилась. Девушка в нерешительности остановилась, окидывая взглядом открывшийся ей безрадостный вид. Храм… Вожделенная обитель оказалась некрасивым квадратным зданием, сложенным все из того же серого камня, с кровлей, покрытой почерневшим тесом. Крохотные оконца были похожи на бойницы, из которых на всех приходящих к святыне словно целились из луков невидимые воины. Кажется, подойдешь ближе, и стрела пропоет в воздухе, отыскивая цель. Глупость, конечно, но от Храма веяло враждебностью и… разочарованием.

Тоска — глухая и беспросветная — стиснула сердце. И это ее новый дом? Вот эта громада, прячущаяся от всего мира за грязной стеной, отгородившаяся от людей прочно запертыми воротами и грязным расквашенным полем? Зарии вдруг захотелось бежать. Бежать отсюда без оглядки и больше никогда не возвращаться.

Однако для того ли она проделала весь этот путь, чтобы повернуть обратно лишь из–за размытой дождем дороги, грязи забрызгавшей стену и старого засохшего шиповника? Нет. И Девушка пошла вперед, подобрав подол платья и выдергивая ноги из чавкающей грязи.

Когда она постучала в калитку, устроенную в воротах нарочно для одиноких странников, ей не сразу открыли. Стучать пришлось довольно долго, а стоять в жидкой холодной грязи еще дольше. Но потом, наконец, раздались шаги и створка со скрипом распахнулась.

На пришелицу смотрела, по всей видимости, одна из послушниц Храма. В легких темно–лиловых одеждах, полностью скрывающих тело, лицо и даже волосы. Лишь глаза не прятала ткань. И глаза эти смотрели строго и холодно.

— Ты пришла к нам, чтобы остаться, наследница лантей? Или твою душу разъедают сомнения? — певуче проговорила женщина и протянула руку чернушке.

Бедняга, до сих пор не принявшая окончательного решения, застыла в испуге. Горло свело от волнения, благоговейного трепета и… страха. Жрица приняла молчание девушки за нерешительность, а потому схватила прибывшую за худое запястье и решительно повела внутрь. Они миновали пустой, мощеный серым канем неуютный двор, вошли в Храм и двинулись по просторному коридору к широкой лестнице.

Зария едва успевала переставлять ноги.

— Нам передали, что ты придешь, — продолжила тем временем обитательница Храма, ведя спутницу по коридорам. — Не бойся, ты сделала правильный выбор. Сейчас тебе необходимо отдохнуть, а завтра поговоришь с Матерью Дев, и она расскажет тебе о том, как устроена жизнь в Обители.

— Но я…

— Что?

И вновь беспричинный страх сковал девушку. Она не нашлась, что ответить, поэтому лишь помотала головой и опустила глаза.

— Значит ничего. Вот твоя келья. Ты пришла поздно — мы уже поужинали, но я принесу тебе что–нибудь перекусить с кухни.

— Спасибо…

— Пока не за что благодарить, Храм всегда дает кров и хлеб своим дочерям, — назидательно заметила ее провожатая и спокойно удалилась.

Зария оглядела маленькую комнату, поступившую ей в единоличное владение. Жесткая кровать у стены, стол у крошечного оконца, грубый табурет и маленький алтарь Богини в углу — молитвенный свиток и эмалевое сердце в венце из веток морогуна. Здесь пахло воском, свечным чадом и лежалой тканью.

Да, прежняя Зария обрадовалась бы любой коморке, которую ей выделили, потому что у нее никогда не было своего угла и возможности побыть одной, никого не опасаясь и не вздрагивая от каждого скрипа половиц. Прежняя Зария уже плакала бы от благодарности только за то, что ее не пнули, не ударили, не унизили, а равнодушно встретили и привели сюда, не отвесив по пути подзатыльник. Да, прежняя Зария была бы счастлива жить здесь до конца своих дней.

Негромко хлопнула дверь — это вернулась послушница со стаканом воды в одной руке и плоской тарелкой, с лежащим на ней подсушенным ломтем хлеба и куском твердого сыра, в другой. Ни слова не сказав, женщина поставила еду на стол и вышла, закрыв за собой дверь.

Наследница лантей подошла к столу, посмотрела на принесенную ей скудную трапезу и вздохнула. Прежняя Зария с благодарностью и радостью приняла бы и эту еду, и эту келью, и эту обитель… но нынешняя отчего–то не испытывала ни счастья, ни удовлетворения. Нынешней было, с чем сравнивать. Ведь в "Кабаньем Пятаке" у нее осталась уютная комнатка, выделенная во владение Багоем, с мягкой кроватью, заправленной лоскутным покрывалом, с окошком, в которое по утрам ласково заглядывало солнце, с легкими занавесками, пестрым тканым половичком на полу и голубым, как небо платьем, лежащим в сундуке. Это была ее комната. Уютная и светлая.

А еще нынешняя Зария знала, что еда может приносить удовольствие, а не только утолять голод. Еда может выглядеть красиво и пахнуть вкусно. И тут с опозданием девушка начала понимать, что вспоминает жизнь в харчевне с тоской, как человек, потерявший нечто бесконечно дорогое. Но что? Что она потеряла? Светлую уютную комнату? Вкусные яства? Нет… Она потеряла не это. Точнее не только это. Она потеряла Багоя, вечно ворчащего и всем недовольного. Она потеряла Василису — добрую никогда не унывающую хохотушку. Но самая главная ее потеря — это…

— Глен.

Несчастная прикрыла рот ладонью, считая, что здесь — в Обители — упоминание того, кто стал ей так дорог, будет кощунством. Да и почему он ей дорог? Она же ничего о нем не знает. Кто он? Дух, колдун, человек? Злодей?

Или нет?

Как понять? Что решить?

Еда, сон, усталость, встреча с Матерью Дев — все это показалось уже не столь необходимым, когда перед мысленным взором встал Глен.