Книга Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

Таинственный целитель оказался внешне довольно заурядным человеком среднего роста, с темными прямыми волосами, нафабренными усами и моноклем в правом глазу. Похоже, чтобы удержать монокль, требовалось изумительное владение всеми лицевыми мускулами. Доктор говорил с сильным акцентом, однако совсем не резким – скорее речь его напоминала мурлыканье. Одет он был в твидовый костюм, от него слегка пахло древесным дымком и лакрицей. Элеоноре он понравился с первого же взгляда.

Доктор Шпицфогель провел посетителей в гостиную, обставленную по моде конца семидесятых, набитую японскими ширмами с позолотой и отделкой из слоновой кости; тут же красовался антикварный гертеровский шкаф. Хозяин и гости сидели за низеньким столиком, угощались вафлями из отрубей и припахивающим мускусом травяным чаем и болтали о всяких пустяках. Спустя какое-то время Лайонел откланялся.

Как только за ним затворилась дверь, доктор Шпицфогель извлек карандаш с блокнотом и принялся расспрашивать Элеонору о состоянии ее здоровья – сперва в общих чертах, но постепенно все более подробно и все более интимно. Элеонора поведала ему о внезапных приливах эмоций, о том, как одного вида трехзубой вилки или кружевного воротника бывало достаточно, чтобы сердце ее наполнилось невыносимой, бьющей через край радостью или столь же неистовой печалью; как она просыпалась по ночам, вся дрожа, и выбегала босиком на покрытую росой траву; она рассказала врачу о смерти своей матери и о болезни мужа, о том, как она поняла: здоровье, истина, красота, физиологическое существование – это единственные в мире ценности, которым стоит посвятить всю жизнь.

Шпицфогель так хорошо понимал ее.

– Бедняжка, – утешительно бормотал он, внимая истории ее бедствий, пощипывая себя за губу и сочувственно кивая блестящим от бриллиантина шаром лысоватой головы.

Наконец завершив расспросы, он так дружелюбно, так широко улыбнулся, что монокль едва не вылетел из своего гнезда. Доктор на секунду скрылся за японской ширмой и явился оттуда уже в подобающем медику белом халате.

– Будьте любезны, пройдите, пожалуйста, вот сюда, – попросил он.

Загороженная ширмой дверь вела в приемную и кабинет врача – два солидных, обшитых панелями помещения с приглушенным светом, настолько тусклым, что глаза не сразу привыкли к нему. Здесь стоял рабочий стол и несколько стульев с прямой спинкой, обычная обстановка для медицинского кабинета. В глубине была распахнута дверь, и Элеонора видела, хоть и неотчетливо, обитый мягкой материей стол для осмотра больных и тусклое мерцание картин, украшавших стены. Сердце ее билось часто и неровно. Она заговорила о дипломах, развешанных в рамках на стене позади стола – просто чтобы не молчать, чтобы услышать собственный голос. Она не могла разобрать текст при таком освещении.

– Вы, очевидно, учились в Германии? – спросила она.

– О, разумеется, – прожужжал он в ответ (он и жужжал, и мурлыкал одновременно). – Я учился в университетах Шлезвиг-Гольштейна и Вюртемберга. Но я изучал отнюдь не медицину; как вы знаете, дорогая леди, медицина – предмет ограниченный, узкий. То, чем я занимался, следует скорее назвать Философией Физиологии. Разумеется, терапевтический массаж также входит сюда – и в первую очередь Die Handhabung Therapeutik. Но прошу вас, проходите, – мурлыча, он легонько подхватил ее под руку и провел в заднюю комнату.

Здесь все пропиталось тем ароматом лакрицы, который Элеонора различала и раньше. Кроме того, здесь было гораздо теплее, чем в прилегающем помещении. Единственным источником света служила пара мерцающих свеч. Окна в комнате отсутствовали. Несколько странно. Но, верно, именно благодаря этому комната казалась такой укромной и безопасной, укрытой от дневной суеты. Она словно околдовала, зачаровала женщину. Элеонора сразу же подпала под обаяние этого места, расслабилась. Сердце, унявшись, забилось ровнее и глуше. Доктор Шпицфогель тем временем пересек комнату и распахнул гардероб. Элеонора следила глазами за его передвижениями, и в поле ее зрения попали висевшие на стене картины. В основном пасторальные сценки – голубое небо над холмами и долами, а там овечки, нимфы, фавны, крылатый херувим, таящиеся в лесной тени феи. Благодаря этим картинам комната выглядела еще более нереальной, сказочной. Безотчетно Элеонора припомнила экзотическое слово «сераль» и подивилась, зачем пришла сюда.

– Прошу, – доктор Шпицфогель уже стоял перед ней, набриолиненные волосы и нафабренные усы матово светились в отблеске свечей, бледное шелковое одеяние трепетало в его протянутых руках, словно призрак.

– Вы должны снять с себя всю одежду и облачиться вот в это. Воспользуйтесь гардеробом, располагайтесь, как вам удобно. А затем – будьте добры, лягте на этот стол и расслабьтесь, мечтайте о чем-нибудь приятном, только самые прекрасные мысли, – он улыбнулся и, кажется, опять подмигнул – или это была игра света? – и вот он уже скрывается за дверью:

– Скоро я вернусь, и мы приступим – ja?

Элеонора поспешно переоделась, боясь, как бы ее не застали врасплох. Глуповато как-то вышло с нижним бельем, то бишь с его отсутствием – могла бы нацепить на себя хоть железный корсет, и все равно никто бы об этом не узнал. Одежда, выданная доктором, имела разрезы по бокам, и Элеонора вновь ощутила странное возбуждение, как прежде от прикосновения блузки к обнаженным соскам. Она легла на спину на мягкую ткань стола, опустила голову на подушку, прикрыла глаза в ожидании. Ничего не выйдет. Она слишком напряжена. Что это за процедура? Что он станет с ней делать? Элеонора постаралась расслабить мускулы, один за другим, начиная с пальцев на ногах и постепенно продвигаясь выше. К тому времени, когда Элеонора добралась до бедер, она уже настолько расслабилась (этому, вероятно, способствовала жара, запах благовоний, однообразие картин на стенах, с вечно погружающимися в воду нимфами), что заметила присутствие доктора в комнате, только когда он положил руки ей на живот, самый низ живота.

Руки врача покоились на ее теле – не двигались, не сжимали, не пытались массировать, но эти ладони были горячими, излучающими энергию, в точности как говорила Вирджиния. Элеонора плотно зажмурила глаза, изо всех сил стараясь расслабиться, сохранить спокойствие. Минуты медленно утекали в вечность. Ничего не происходило. И вдруг, словно чудом, пальцы врача переместились на грудь, сжали соски. Эти пальцы были теплыми и гладкими, словно отполированные речной водой и прогретые солнышком камушки, они двигались, касались ее плоти где-то там, далеко.

Позднее, намного позднее – о, гораздо позднее, ей казалось, будто она лежит в этом кабинете уже много часов, дней, недель, может быть, даже родилась здесь, – когда Элеонора уже растаяла, растворилась, слилась с обивкой стола, со столом, с комнатой, она почувствовала прикосновение доктора Шпицфогеля в таком месте, где ее прежде не касался ни один человек. Осторожное, деликатное, изощренное прикосновение, терпеливое, глубоко проникающее. Ничего подобного Элеонора и вообразить себе не могла. Она полностью покорилась ему, улетая мечтой к тем лесным полянам, к тем долам Баварии, где вместе резвятся мужчины и женщины, обнаженные, как создал их Бог. Тело Элеоноры тихонько задвигалось в такт массирующим пальцам, зашевелились бедра, скользя по гладкой ткани, вперед и вниз, вперед и вниз, подталкивая вовнутрь уверенные, сильные, терапевтические пальцы.