Книга Нежный bar - Дж. Р. Морингер

Джимбо наклонился, чтобы посмотреть, какую книгу я читаю.

— «Записки фаната»?[100]О чем это?

То ли потому, что он назвал меня «Джуниор», то ли потому, что я перебрал «Кровавых Мэри», смешанных Мейпзом, я разозлился. Я почти прорычал:

— Терпеть не могу тех, кто спрашивает, о чем книга. Людям, которые читают ради сюжета, высасывая историю из книги как сливки из коктейля, лучше читать комиксы и смотреть мыльные оперы. О чем книга? Каждая книга, которая хоть чего-то стоит, — об эмоциях, о любви, о смерти и о боли. О том, как человек справляется с жизнью. Ясно?

Мейпз посмотрел на Джимбо, потом на меня и покачал головой.

Джимбо работал в «Пабликанах» с четырнадцати лет. Он вырос, играя в прятки с сыном Стива, Ларри. «Как Гек и Том», — частенько приговаривал он с гордостью. Джимбо, возможно, был единственным молодым человеком в городе, влюбленным в бар больше, чем я. Я пытался писать о баре, Джимбо же просто олицетворял собой бар. Помня все это и понимая, что Джимбо был сыном «Пабликанов» и, соответственно, моим братом, я чувствовал себя отвратительно из-за того, что нагрубил ему.

Ладно, проехали, сказал он, и сказал это всерьез. Еще одно замечательное качество Джимбо.

Вошел Далтон. Он размахивал первым изданием «Человека с огоньком» Дж. П. Донливи, которое взял почитать у дяди Чарли. «Припекало редкое весеннее солнышко, — прокричал он мне в ухо. — Это первая строчка романа. Настоящая поэзия, Придурок. Это английский язык, твою мать, но, честное слово, тебе никогда не написать такое же хорошее предложение».

— Я даже спорить не буду, — ответил я.

— Чувак! — с упреком сказал Джимбо Далтону. — Это грубо.

Я посмотрел на Джимбо. Минуту назад я на него наехал, а теперь он меня защищает. Еще одно замечательное качество Джимбо.

Пришел дядя Чарли. Он прыгнул за стойку, отпустив Мейпза, и сразу же с головой окунулся в нашу литературную беседу. Вскоре мы наперебой цитировали строчки из произведений любимых писателей — Керуака, Мейлера и Хэммета. Кто-то вспомнил культовую классику, роман Ирвина Шоу «Ночной портье». Кто-то сравнил его с рассказом Мелвилла.

— Мелвилл! — воскликнул дядя Чарли. — О, он лучше всех. «Билли Бадд». Все читали? Билли Бадд как Христос! — Дядя Чарли закатил глаза к потолку и разметал руки, будто его распяли. — Билли добровольно идет на виселицу, потому что знает, что совершил ошибку. Сечете? Он убил Клаггарта по ошибке и должен заплатить за это. «Да благословит Бог капитана Вире» — вот что говорит Билл, когда на его шею накидывают петлю, потому что правила нужно соблюдать. Без правил наступит анархия. Билли совершил ошибку и платит за это своей жизнью — платит добровольно, потому что верит в правила, которые нехотя нарушил. Сечешь?

— Я думаю, мы читали это в школе, — сказал Джимбо. — Напомни, о чем там речь?

Он ткнул меня локтем в ребра. Я рассмеялся. Потом заметил рядом с автоматом для сигарет Боба Полицейского. На его лице было угрожающее выражение, и я понял, что он, должно быть, слышал, как я нападаю на Джимбо. И теперь, наверное, решил, что я сволочь.

Вечером следующего дня Боб Полицейский нашел меня у бара. Он затолкал меня в угол и практически приплюснул к автомату для сигарет. Я испугался не на шутку.

— Я слышал вчера, как ты говорил про книги.

— Да, я был не в лучшем расположении духа. Не нужно было мне все это вываливать на Джимбо, но…

— Я университетов не кончал. Ты знаешь. Я сразу после школы поступил в полицейскую академию. Мой отец был полицейским и мой дедушка тоже, поэтому что еще мне оставалось, верно? Я не часто об этом думаю, но когда слышу, как вы, ребята, говорите про книги, я чувствую… я не знаю. Будто мне чего-то не хватает.

Я снова начал извиняться, но Боб выставил ладонь вперед, как полицейский из автодорожного патруля.

— Я полицейский. Я тот, кто я есть. Я не тешу себя иллюзиями. Но иногда думаю, что должно быть что-то еще. Что я должен был сделать больше в своей жизни. Ты заметил, что все называют меня «Боб Полицейский»? И никогда «Боб Отец» или «Боб Рыбак». И уж точно, черт возьми, никто не назовет меня «Боб Книжный Червь». Это меня задевает. Никто не зовет тебя «Джей Ар Копировщик».

— Спасибо тебе, Господи, за такую милость.

— Ну, так вот, — продолжил Боб Полицейский, — я тут подумал. Вспомнил, как грузил все эти книги в твою квартиру, когда помогал тебе переезжать, и подумал, может… Ну, ты знаешь.

Я покачал головой.

— Я подумал, — подытожил Боб сбивчиво, — вдруг у тебя есть книги, которыми ты не пользуешься…

Моей первой мыслью было, что в строгом смысле слова я не пользовался ни одной из своих книг. Боб Полицейский думал о книгах как об инструментах. Он к большинству вещей относился как к инструментам. Даже у коктейлей, которые он пил, были названия инструментов: «Отвертка» и «Ржавый гвоздь». Мне хотелось объяснить, что у книг нет четкого предназначения, как у инструментов, что нельзя точно сказать, когда книгами пользуются, а когда нет. Я получал удовольствие от того, что они есть, мне нравилось видеть их стоящими на полках. Они были единственным признаком уюта в моей жалкой квартирке. Книги составляли мне компанию, ободряли меня. Книги, которые я читал еще в детстве, были покрыты плесенью или порваны, и теперь я трясся над своими книгами. Я не писал на полях, не загибал страницы и никогда не одалживал их, особенно первые издания, которые получил от редакторов книжных обозрений в «Таймс» за то, что брал небольшие интервью у авторов. Но я не мог рассказать об этом Бобу Полицейскому, потому что это прозвучало бы так, будто мне жалко книг для него. Я сказал ему, что буду рад, если он зайдет завтра и выберет себе что-нибудь из тех книг, которыми я не пользуюсь.

Потом я поступил нехорошо. Я выбрал толстенный анализ Среднего Востока на восьмистах сорока двух страницах и безнадежно скучную историю исследователей Северного полюса на семистах восьмидесяти пяти, и на следующее утро, когда Боб Полицейский без стука вошел в мою дверь (как и Макграу, он никогда не стучал — привилегия больших мужчин), я заявил ему, что взял на себя смелость выбрать для него две книги. Я знал, что, если я дам Бобу Полицейскому эти огромные тома, сквозь дебри которых пробраться просто невозможно, книгу меня он больше не попросит.

Оба тома вместе весили как мороженая индейка, и когда я вложил их в протянутые руки Боба Полицейского, тот взглянул на меня с такой благодарностью и нежностью, что мне хотелось сказать: подожди, я просто пошутил, я найду книги, которые тебе действительно понравятся, книги Лондона, Хемингуэя и Шоу. Вот, возьми «Ночного портье». Возьми Ника Адамса. Возьми их все, мой друг. Но было слишком поздно. С двумя нечитабельными книгами под мышкой Боб Полицейский уже спускался по лестнице.