Книга Ведьма и инквизитор - Нерея Риеско

— Она сказала, чтобы я до этого не дотрагивалась, что магические способности переходят с руки умирающего человека в руку того, кто коснется этого первым.

Это был игольник Эдерры. Место, в котором прятались фамерикелаки, человечки-чертики в красных штанах; они там жили и наделяли магической силой ворожей. Те, за несколько мгновений до смерти, должны были передать игольник другой женщине, если не хотели, чтобы их магия исчезла. Теперь Май могла унаследовать невероятные магические способности Эдерры, дотронувшись до игольника. Она держала его в своей руке, не решаясь вынуть из розового платка, в который он был завернут.

— С тех пор как я вот уже больше года назад вышла из тюрьмы Логроньо, я прошу всех звать меня Эдеррой, в ее честь, — сказала ей Мария. — Но я так и не узнала ее настоящего имени.

Май мгновение колебалась, прежде чем назвать тайное имя няни, но тут же подумала, что уже не имеет значения, если она произнесет его вслух. Никакого вреда ей это уже не причинит, потому что проклятия действуют только в отношении живых людей. Нет ничего плохого в том, что оно станет известно кому-то еще, в конце концов, существует только то, что имеет имя, а она не была сновидением.

— Хакобе, — выдохнула Май удрученно. — Ее звали Хакобе. — И пояснила: — Но она не знала, почему и кто дал ей это имя.

Обе женщины вышли к двери ее проводить, и Май отправилась в путь, вцепившись в поводья Бельтрана, ощущая у себя в горле колкий клубок шерсти, вязкую слюну во рту и скорбь в душе, разрывавшую ее изнутри. И тут она впервые в жизни почувствовала, что по лицу у нее пробежало нечто влажное, как будто кто-то провел сверху вниз по щеке теплым пальчиком. Она поднесла руку к лицу, дотронулась до него и увидела, что это слеза, скупая, одинокая, но, вне всяких сомнений, настоящая слеза. Она скатилась из уголка ее левого глаза, а только Май не сразу это поняла. За первой последовала другая, затем следующая. А чуть позже она обнаружила, что из правого глаза тоже начало капать, и обрадовалась тому, что хотя бы в отношении слез она оказалась не левшой.

Так она и пошла дальше, плача; сначала удивленная, потом безутешная, еще позже смирившаяся, а затем уже плакала и смеялась попеременно, в то время как Бельтран смотрел на нее озадаченно, пока она не объяснила ему, что Эдерре все-таки удалось излечить ее от неумения плакать, как она и обещала несколько лет назад, словно такое маленькое неудобство, как смерть, не могло служить для нее препятствием.

А вот оплакивая ее смерть, Май плакала, плакала и плакала еще долгое время, поскольку в этом деле она отстала на целых шестнадцать лет.

Саласар вернулся в Логроньо. Сразу же по приезде он отказался обсуждать результаты расследования, так же как и выводы, к которым пришел, со своими коллегами Валье и Бесерра, несмотря на то что они ходили за ним по пятам, стучали в дверь в неурочное время и умоляли, чтобы он хоть что-нибудь сказал им по поводу Визита. Однако он не удостоил их вниманием, не собирался сообщать им ни малейшей детали: впоследствии они вполне могли использовать все сказанное ему во вред.

Он заперся у себя в покоях, чтобы привести в порядок все данные и все протоколы, все доказательства, обложившись записями, листами бумаги и перьями, и составил первый краткий вариант своего доклада, озаглавленного:

«Отчет и заключение о результатах Визита, который совершила святая инквизиция в горном королевстве Наварра и других областях в целях доведения до сведения жителей содержания эдикта о помиловании, дарованном тем, кто был вовлечен в секту колдунов, в соответствии с донесениями и бумагами, которые были направлены в Верховный совет королевства».

Он отослал главному инквизитору копию первого краткого варианта и приложил к ней все протоколы допросов четверых мнимых колдунов. Саласар извещал Бернардо Сандоваля-и-Рохаса о том, что эти двое мужчин и две женщины являлись просто-напросто инструментами, которыми воспользовались настоящие преступники, и что он занят сбором доказательств в целях их разоблачения. Он сообщил, что практически установил личность человека, поручившего им работу, и другого, известного как Патрон, еще более опасного, который и приводит в действие тайные пружины, но что об этом он предпочитает сообщить ему лично, а не доверяться почте.

В глубине души Саласар боялся реакции своего покровителя, когда тот узнает имена подозреваемых. Он был уверен, что вина за смерть королевы и все неприятности, имевшие место в ходе Визита, лежит на герцоге де Лерма и его секретаре Родриго Кальдероне, а поскольку герцог доводился главному инквизитору племянником, приходилось действовать крайне осторожно, имея под рукой неоспоримые доказательства. Единственное, чего он не мог взять в толк, так это того, что ими двигало. Чем продиктовано стремление помешать его работе и посеять смуту среди верующих в северных провинциях королевства? Если бы он выяснил причину, все встало бы на свои места.

Саласар трудился четыре месяца, прежде чем представить результаты Верховному совету. Он гордился проделанной работой, уверенный в том, что главный инквизитор согласится с ним и поздравит с удачей. К его удивлению, Бернардо Сандоваль-и-Рохас не ответил на его послание. Саласар написал еще раз, на случай если его выводы затерялись в море государственных бумаг, однако Сандоваль ответил ему, что очень занят и все еще не ознакомился с ними. Прошло еще два месяца, и, когда Саласар стал настаивать на аудиенции, главный инквизитор ответил, что вся его почта дошла благополучно и что он вызовет его на встречу, когда освободится от других дел, которые требовали его внимания.

Саласар начал подозревать, что друг, покровитель и наставник его избегает. Шли недели, он отсылал архиепископу письмо за письмом, прося о личной встрече, но вечно возникало какое-то препятствие или Валье и Бесерра вытаскивали на свет божий очередные аргументы, и это заставляло его вновь шлифовать свои выкладки. Саласар только тем и занимался, что опровергал ложные доказательства, и наконец начал уставать. Казалось, вся его работа, его самоотдача, его поразительные выводы, которые должны были пошатнуть основы судопроизводства святой инквизиции в части определения сущности колдовства и его адептов, — все впустую. Когда он протестовал, высказывая свое недовольство главному инквизитору, когда просил о встрече, чтобы сообщить о своих открытиях и подозрениях, тот присылал ему успокоительное письмо и в снисходительном тоне, словно имел дело с умалишенным, советовал в сердечной, но твердой форме отложить свидание.

В очередной раз наткнувшись на отказ, Саласар решил напрямую обратиться в Верховный совет, недоумевая, отчего это его уважаемый друг не испытывает ни малейшего любопытства к тому, что он собирался ему сказать. Он не понимал, почему — учитывая их взаимную привязанность — тот не проявляет к нему интереса. Ведь он все силы отдал этому делу, в которое сам же главный инквизитор его и впутал. Саласар больше, чем кто-либо другой, подверг себя риску в деле ведьм.

Как только инквизитор увидел вдали здание Верховного совета, расположенное в центре площади, он почувствовал озноб. Не нравилось ему являться сюда вот так, по собственной воле, без приглашения, однако сложившаяся ситуация была нестерпимой даже для человека, привыкшего стойко переносить жизненные невзгоды, к каковым он причислял и себя. Саласар решительным шагом направился к входу в здание, где на часах стоял молодой солдат, судя по неуклюжему виду новобранец, застывший с испуганным выражением лица, словно изваяние. Заметив краем глаза приближающегося инквизитора, часовой преградил ему путь. Саласар вежливо поприветствовал его легким наклоном головы и, ни слова не говоря, попытался пройти внутрь, при виде чего тот оживился.