Книга Внесите тела - Хилари Мантел

Она больше не ваша маленькая дочурка, думает он, после того как вы выдали ее замуж против воли. Впрочем, лорд Морли не виноват, обычное дело. Как однажды в сердцах сказал ему король, только бедняки могут выбирать, кого им любить. В ответ он сжимает руку лорда Морли, советует запастись мужеством и просит занять свое место: обвиняемая в зале, суд вот-вот начнется.

Он кланяется послам, но где Шапюи? По залу передают вопрос, у посла квартана{9}, в ответ он печалится: весьма сожалею, не послать ли ко мне, на случай если больному что-нибудь нужно? Передайте послу, что назавтра жар спадет, к среде больной встанет с постели, но в ночь на четверг лихорадка вернется.

Генеральный прокурор зачитывает обвинение, что занимает немало времени: преступления против закона, преступления против Бога. Вставая с места, он думает: а ведь король ждет вердикт к обеду. Окинув взглядом зал, замечает Фрэнсиса Брайана, закутанного в плащ, готового сорваться с места и отнести весть за реку Болейнам. Умерь свой пыл, Фрэнсис, процесс займет некоторое время, и, возможно, скоро здесь станет жарко.

Они управились бы за час или два, если бы не надобность подтвердить присутствие девяноста пяти судей и пэров, если бы не шарканье, кряхтенье, сморканье, одергивание мантий, ощупывание поясов и прочие ритуалы, не совершив которые многие не могут и слова сказать публично – тут и целого дня не хватит. Королева сидит молча, напряженно внимая списку преступлений, сводящему с ума перечислению дат, мест, мужчин, их детородных органов, их языков: в рот, изо рта, в иные отверстия; в Хэмптон-корте и в Ричмондском дворце, в Гринвиче и Вестминстере, в Мидлсексе и Кенте; опрометчивые слова и грязные намеки, ревнивые перепалки и извращенные намерения. Если король умрет, королева, как утверждает обвинение, обещала выбрать одного из любовников в мужья, непонятно только, кого именно.

– Это ваши слова?

Она мотает головой.

– Вы должны отвечать вслух.

Безучастный тихий голос:

– Нет.

Ничего другого Анна-королева не скажет: нет, нет и еще раз нет, и лишь однажды, отвечая на вопрос, давала ли она деньги Уэстону, подумав немного, да. В толпе раздается возглас, Норфолк грозится взять под стражу того, кто нарушает тишину. В любой уважающей себя стране, как заметил вчера герцог Суффолкский, суд над знатной женщиной проходил бы приватно – в ответ он, Кромвель, закатил глаза и воскликнул: милорд, Бога ради, мы в Англии!

Добившись тишины, изредка прерываемой кашлем или шепотом, Норфолк готов выслушать выводы обвинения.

– Продолжайте… вы…

Норфолк не в первый раз испытывает неловкость, обращаясь к простолюдину, который не конюх и не ломовой извозчик, а королевский министр. Лорд-канцлер наклоняется, вероятно, хочет напомнить, что обвинитель на процессе – начальник судебных архивов.

– Продолжайте, мастер, – говорит Норфолк чуть любезнее. – Прошу вас.

Она отрицает измену, вот в чем суть. Она ни разу не повысила голос, но считает ниже своего достоинства объясняться, оправдываться, извиняться: смягчать. И никто не способен сделать это за нее. Отец Уайетта уверял, что умирающая львица способна серьезно поранить, если забыть об осторожности, однако он не чувствует ни угрозы, ни напряжения, ничего. Как оратор Кромвель славится красноречием, хорошим слогом, внятностью изложения, но сегодня его не заботит, какое впечатление произведет речь на судей и подсудимую, все равно всё истолкуют превратно. Его голос почти сливается с усыпляющим бормотанием толпы, монотонный голос сельского священника, бубнящего проповедь, не громче, чем жужжание мухи, бьющейся в стекло. Боковым зрением он видит, как генеральный прокурор подавляет зевок, и отмечает про себя: никогда бы не подумал, что сумею превратить блуд, кровосмешение, заговор и измену в рутину. Незачем возбуждать толпу. Это суд, а не римский цирк.

Вынесение приговора процесс не быстрый. Суд заклинает ораторов быть краткими, никаких речей, довольно одного слова: девяносто пять голосов за, ни одного против. Когда Норфолк начинает читать приговор, ропот усиливается, собравшиеся снаружи напирают, и кажется, будто стены раскачиваются, словно лодка на причале.

– Ее собственный дядя! – восклицает кто-то, и герцог обрушивает кулак о стол, угрожая дерзкому кровавой расправой. Это производит впечатление, позволяя Норфолку закончить: «…приговаривается к сожжению в пределах Тауэра либо к отсечению головы, буде так повелит король…»

Слышен возглас одного из судей, который подается вперед, что-то яростно шепчет. Норфолк взбешен, судейские сбиваются в кучу, пэры вытягивают шеи. Он устремляется к герцогу.

– Эти люди говорят мне, что я читаю неправильно, что нельзя приговорить к сожжению или отсечению головы, что следует выбрать одно и что женщина, виновная в измене, подлежит сожжению.

– Милорд Норфолк получил соответствующие указания от короля. – Он намерен с порога пресечь возражения, в чем и преуспевает. – Приговор составлен в соответствии с королевской волей, и нечего учить меня, что правильно, а что нет, ибо никогда еще королева не представала перед судом!

– Нам пришлось сочинять на ходу, – вставляет лорд-канцлер примирительно.

– Дочитайте, что там написано, – говорит он Норфолку и отходит в сторону.

– Я уже дочитал. – Норфолк скребет переносицу. – «…либо к отсечению головы, буде так повелит король».

Герцог понижает голос, съедая конец речи. Королеве не суждено услышать финал своего приговора. Впрочем, суть она уловила. Он смотрит, как Анна встает с кресла, внешне спокойная, должно быть, не верит, и с чего бы ей верить? Он переводит взгляд на Фрэнсиса Брайана, но того и след простыл.

Впереди суд над Рочфордом: следует вывести Анну из зала прежде, чем введут ее брата. Торжественность момента рассеивается. Судьи преклонных лет спешат в нужник, те, что помоложе, встают, чтобы размять ноги, посплетничать, заключить пари на оправдательный приговор. Пока ставки в пользу Джорджа, однако, судя по выражению его лица, обвиняемый не обманывается на свой счет.

Его тревожит только одно: Рочфорду нечего терять, у него в отличие от прочих не осталось на этом свете ни единой родной души. Жена предала, отец отвернулся, дядя председательствует в суде. Наверняка Джордж будет говорить убедительно и с чувством. Так и есть. Выслушав обвинения, Болейн просит изложить их по порядку, одно за другим.

– Ибо что есть наше земное время, джентльмены, по сравнению с обещанием вечной жизни?

В зале мелькают улыбки, учтивость Джорджа производит впечатление.

Болейн напрямую обращается к нему, Кромвелю:

– По пунктам. Места, даты. Я намерен опровергнуть ваши домыслы.

Однако силы не равны. Перед ним – его записи, но, если потребуется, он отложит их в сторону и продолжит по памяти. При нем его хваленое самообладание, хорошо поставленный голос, его непробиваемая учтивость. Если Джордж думает, что он дрогнет, перечисляя ласки, принимаемые и даримые любовниками, значит, ему невдомек, откуда он родом: какие времена, какие нравы сделали господина секретаря таким, каким он стал. Совсем скоро лорд Рочфорд начнет ныть, словно капризный плаксивый мальчишка; младший Болейн не привык сражаться за жизнь, слишком равнодушен к исходу поединка. Пусть этот суд оправдает его, будет другой суд, другие, более веские доказательства, закончится все изувеченным трупом Джорджа. Еще он надеется, что обвиняемый скоро выйдет из себя и не сможет сдержать презрения к Генриху – и тогда его судьба будет решена.