Книга Граница горных вил - Ксения Тихомирова

Санька, сжав зубы, за месяц все это освоила. Перед ее отъездом я в последний раз спросил:

— Почему именно так?

— А помнишь, когда приезжали ваши педагоги, та тетенька сказала, что заберет меня в Россию?

— Эти тетеньки и в России такое мелют — уши вянут. Чего их слушать-то?

— А дяденька спросил, неужели мы не хотим послужить людям.

— Здесь тоже люди живут.

— Да. Но здесь им и без меня хорошо. И мы могли бы просто взять и разбежаться от этих педагогов… Уйти от этого кошмара, и никто бы нас не достал: ни тетенька, ни дяденька, ни Славик… А тем детям, с которыми они работают у себя дома, убежать некуда… или они не могут убежать. Мы еще тем летом это обсуждали.

Она не стала продолжать. Я и так понял аналогию. Андре тоже не мог убежать. Из солидарности со всеми заключенными и беззащитными Санька и собиралась сделать, с ее точки зрения, даже не Бог весть что: всего лишь поработать в школе. Логичное продолжение походов в больницу. А может быть, она надеялась еще разок набить морду какому-нибудь местному тирану. Только Андре ведь этим не поможешь.

А жизнь в стране тем временем шла своим обыкновенным порядком. Устраивались праздники, зрел урожай. Кэт возвратилась с Круга и добросовестно поехала по стране, благословляя все на процветание. Мы с Бет должны были взять на себя приемы — мы и взялись за приемы. На одном из праздничных мероприятий Ференц был потрясен красотой Лизы. Он танцевал с ней все танцы, какие только смог «застолбить», и Лиза, по общему мнению, так и засияла от восторга. Особенно ей понравилось, что Ференц, по ее мнению, оказался очень умный. Она разговаривала с ним весь вечер, и он ни разу не сказал ничего глупого или непонятного. Никаких странных шуточек, над которыми почему-то смеются все, кроме нее, ну, и тому подобного.

Ребята от души порадовались за нее, а еще больше — за Тима, который не сразу оценил свою удачу. В тот праздничный вечер он ходил туча тучей. Но потом Лиза подробно и обстоятельно рассказала ему, какой Ференц умница, и Тим просто воспрянул духом. Он веселился и дурачился, как никогда раньше на моей памяти. Чуть не прошелся на руках — видно, нежданная свобода его опьянила. На радостях Тим сразу понял, чем он всю жизнь на самом деле хотел заняться, — строить корабли. Нашел себе работу в доках и подружился с Тонио. За Ференца ребята тоже порадовались, но чуть прохладнее. Возможно, сочли, что ему даже слишком повезло. Лиза ведь очень хорошая девочка: очень добрая, очень хозяйственная. Такие пироги и торты, как у нее, ни у кого больше не получались, даже у Джейн.

Вся эта тишь и гладь сопровождалась лихорадочной работой: найти Альбера и его подземные заводы, натравить на него французское правительство, ООН — да хоть то же НАТО. Мы добрые, но нам не жалко ни НАТО, ни Альбера. Выручить Андре и защитить нашу страну от вражьих происков. В сказках о такой работе рассказывать не любят. На это существуют «формулы сокращенного повествования»: «долго ли, коротко ли», «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». По ходу дела я, конечно, расскажу, что именно мы сделали, но как-нибудь «в общем и целом». Сказки, наверно, потому и не описывают процесс изнашивания семи пар железных башмаков, что от такого рассказа взвоет и самый терпеливый слушатель. Мучительное это дело, небыстрое, и выглядит оно обычно безнадежным почти до самого конца — в сказках счастливого, а в жизни…

История седьмая

АНДРЕ

Глава 1

ЗНАКОМСТВО С ПОДЗЕМНОЙ АРИСТОКРАТИЕЙ

Он пришел в себя уже под землей. В дороге его чем-то кололи, чтобы не осложнять транспортировку. От этого состояние Андре только ухудшилось. Первые впечатления: палата без окон, больничная кровать и белый балахон вместо одежды. Исчез ремень, кольцо, мешочек с медальоном. Все вокруг было незнакомо, кроме одного: в воздухе чувствовался душный запах газа — того самого. Несильный, едва уловимый, постоянный.

Потом начали появляться люди. Неразговорчивые медики установили, что больной пришел в себя. Следом явились неповоротливые «генералы»: удостоверились в том же своими глазами и удалились, не сказав ни слова. После чинов — опять медики, не отвечавшие ни на какие вопросы ни на каких языках. Да он и без расспросов понимал: из этой палаты так просто не уйдешь, даже если бы он мог идти или бежать, как бегал раньше. Пост у двери, пост в конце коридора, и сколько их еще — дверей и постов между камерой и свободой?

Ему понадобилось гораздо больше времени, чем Саньке, чтобы заговорить, подняться на ноги и кое-как избавиться от того мерзкого состояния, которое дает контузия. Это вообще-то процесс очень долгий. Правда, в подземном госпитале ощущения пациента никого особенно не интересовали. Врачи без его помощи и ведома решили, что он готов к серьезным разговорам.

Первый из них произошел в ночь перед официальным собеседованием с «генералитетом». Начальство изредка заходило в камеру и раньше; молча рассматривало пленника и уходило. Он тоже рассматривал визитеров, оценивал, раскладывал по полочкам — насколько это мыслимо при таком безмолвном созерцании. И выделил среди них одного, которого назвал для себя «штатским» и «барином». Он был таким же, как и все они, тяжелым, с набрякшими, в три этажа, мешками под глазами (Андре подумал, что он тяжко болен, поскольку никогда еще не видел алкоголиков). Возраст его определить было непросто: ему могло быть сорок, а могло быть шестьдесят. Он лысел, седел, толстел и на все плевал.

Как и прочие, этот человек привык командовать, но если прочие командовали в прямом смысле — рявкали и орали (это очень сказывается на очертаниях рта и подбородка), то «штатский» привык повелевать чуть ли не взглядом. Между ним и «генералами» чувствовалась взаимная презрительная неприязнь. Силы, по выкладкам Андре, были равны: «штатский» не мог отменить «генералов», а «генералы» — «штатского». В какой-то миг, встретившись с ним глазами, Андре увидел, что этот человек имеет на него свои собственные, обдуманные, дерзкие и непростые виды, может быть, ничего общего не имеющие с видами Альбера. На фоне этого патриция весь прочий генералитет выглядел несколько растерянным и вообще простоватым.

«Штатский» явился в палату ночью. На ночь внутренний пост снимали, свет гасили; оставалась лишь синяя дежурная лампа над входом. И прекращалась суета. Андре не слышал, как он появился. «Штатский» сел у кровати и смотрел ему в лицо так пристально, что, наконец, разрушил сон. Андре открыл глаза. Посетитель кивнул ему и медленно, отчетливо спросил:

— Ты понимаешь, что тут говорят?

— Да.

— Почему?

— Я знаю много языков.

— А по-шведски говоришь?

— Да.

— Хорошо. Тогда слушай внимательно. Не знаю, когда еще удастся поговорить без свидетелей. И без прослушки.

— Вы уверены? — чуть усмехнулся Андре.

— Да. Я здесь единственный специалист по электронике. В этом больше никто в их лавочке не разбирается. Но тебя записывают круглосуточно. Сейчас ты спишь, на пленке тишина, и время у нас есть.