Книга Новый порядок - Виктор Косенков

— Понимаю. — Костя кивнул. — Только и ты пойми. Это временно. Провокация, не больше. Мол, мы их так прижмем, что они сами нам с радостью денежки понесут. Диктатурой Закона напугаем. Провокация. Чтобы на нас, на ОЗГИ, косо смотрели. Только оттого, что мы кажемся кому-то в чем-то виноватыми, милиция лучше не стала. Ты ж правильно сказал, трясут за каждую мелочь, за которую раньше деньги брали. Кто трясет? Мы? Нет. Менты как трясли, так и трясут. Только теперь еще и на нас смахивают. А если мы уйдем, так от этого лучше будет только всяким уродам, которые если и гадят, то по-крупному, но и откупаются легко. Погоди. Придет время, мы все МВД собой заменим. И армия у нас будет такая же. Нам бы…

Илюшин невесело усмехнулся:

— Нам бы день простоять и ночь продержаться…

— Вроде того, — согласился Орлов.

Оба замолчали.

— Вы говорили, что революция невозможна, — неожиданно сказал Илюшин.

— Говорил.

— А это тогда что? — Анатолий кивнул головой куда-то вверх, туда, где бухало, трещало, грохотало.

— Что угодно, но не революция. Путч, переворот, восстание, мятеж, бунт, гражданские беспорядки. Революция должна быть поддержана народом. Без этого, увы, пшик. Выстрел вхолостую. А народ за этим, — теперь Костя ткнул пальцем в потолок, — не пойдет. Так что теперь или мы их, или они нас.

— Пойду я, побреюсь, что ли. Пока затишье… — устало вздохнул Илюшин.

Орлов раскрыл коробочку ноутбука. Последние дни он много работал. Даже ночью, поэтому выглядел, наверное, не многим лучше Илюшина. Косте казалось, что близость смерти подгоняет его. Словно невидимые губы шепчут на ухо: «Ты скоро умрешь. Что останется после тебя?» И Константин набивал, набивал тексты, разрабатывал новые идеи, программы для правительства, выстроил целую идеологическую схему для внедрения во внешнюю политику. Времени не хватало. Он очень жалел, что не может сейчас отказаться от сна.

Тексты, выходившие из-под руки, были разными. Очень разными. Иногда, пытаясь навести хотя бы какой-то порядок и привести труды к системе, Орлов раскидывал файлы по полкам с названиями «жизненное», «политика», «общество», «патриоты», «Чечня». Каталоги плодились и размножались. Порядка от этого не становилось больше. Многие файлы были неоконченными. Все время казалось, что вот-вот родится мысль для чего-то главного, настоящего, способного перевернуть мир.

Предыдущую ночь Костя не спал. Он сидел в подвале и переносил в электронный вид написанное от руки. Текст укладывался в схему о национальном самосознании, хотя был еще сырым и изобиловал многочисленными «сучками и задоринками», которые следовало убрать, сгладить, переделать. Шло трудно, цепляясь одно за другое. Однако к семи утра, когда первые РПГ выплюнули свои ракеты в сторону Управления, Костя закончил почти всю книгу. Кому он будет представлять этот труд и кто возьмется за осуществление этих идей… Константин старался сейчас не думать, В осажденном и отрезанном от всего мира здании сейчас надо было работать, чтобы просто не сойти с ума.

— Надо бы поспать, — пробормотал Орлов, посмотрев на часы. Начало девятого. Под веками жгло, словно песком посыпано.

Вместо того чтобы лечь в постель, Константин направился к кофеварке. По-хорошему следовало бы пойти в столовую и взять дневной паек, но находиться среди пропахших порохом, потом и кровью людей сейчас не хотелось. Внутри себя Костя понимал, что его удивительная работоспособность в эти дни обусловлена стыдливым чувством, свойственным любому человеку, который больше думает, нежели действует, и от этого ощущает собственную неполноценность.

В экстремальной ситуации, когда все ресурсы пущены ва-банк, даже мысль движется быстрее. В другое, более спокойное время Орлов не смог бы переварить такое количество материала и за месяц. Но сейчас он не допускал даже мысли о том, что можно поваляться в постели или заняться созерцанием мира, ожидая прихода вдохновения. Не до того. Работать, работать, работать!

Кофе вышел крепким, густым и горьким. Костя сделал глоток и сморщился. Зато глаза сразу перестали слипаться и в голове словно бы опустилось мягкое облако ваты, фильтром вобравшее в себя осколки мыслей и страхов.

— Все начиналось с кофе, — пробормотал Константин, вспоминая.

Толокошин, его вечный коньяк, кофе, разговоры.

Вспомнился телефонный енот, которого так и не выловили даже государственные службы, к которым, по знакомству, обращался Орлов. Сейчас этот идиот казался забавным, своим, домашним привидением. Потом мысль вильнула, и Константин подумал о соседском мальчишке, юном анархисте, который днями напролет мотал «Гражданскую оборону» и летом выстригал на голове ирокез. Где он сейчас? Дома? На баррикадах? С какой стороны?

Над головой грохотало. За дверью стучали сапоги. Медленно разряжались аккумуляторы ноутбука. Надо было работать.

С неожиданной ясностью Костя понял, что умрет. Естественная мысль о неизбежности собственной смерти вдруг поразила его. Не напугала. Просто удивила. Умрет, может быть, не сейчас, не сегодня, потом. Но это неизбежно случится когда-нибудь. А значит, времени становится все меньше и меньше.

— Жениться тебе надо, барин, — выдохнул Константин, садясь за клавиатуру.

«Ворд» услужливо открыл свежий лист.

Орлов вывел жирными буквами: «Молитва».

Замер на секунду.

Потом добавил комментарии:

«В каждом русском человеке есть одна глубинная потребность — покаяться во грехе. И смутно на душе без покаяния. Однако протестантско-католическая идея покаяния по факту содеянного, то есть уже после совершения греха, по сути своей неверна и вредна. Особенно русскому человеку, который очень легко покупается на различные бесплатности. Которые, кстати сказать, часто развращают и низводят любые позитивные начинания до абсолютно скотского уровня. Халява. А как еще назвать систему согрешил — покаялся? В этой схеме нет места осознанию. Только страх перед наказанием, которого можно избежать, покаявшись.

Русское покаяние должно быть превентивно. Оно должно твориться заранее, еще до совершения Дела. Такой подход и от совсем плохого может уберечь, и на совершение оного человек идет с полным осознанием как последствий, так и причин.

На любое серьезное дело человек должен идти очистившись. Будто надев перед боем свежую рубаху. Решительной, хмурой толпой на святое дело.

Молитва для такого случая не может быть православной или католической. Это просто молитва. Написанная тем языком, который понятен каждому, даже Богу. Мы создаем богов, боги в свою очередь создают нас, правят нас…».

Орлов некоторое время перечитывал написанное. В нескольких местах сморщился. Надо бы подправить. Потом, неожиданно для самого себя, он выделил мышью весь текст и стер его. Осталась только сама молитва.

— Так лучше будет.

«Прости, Господи, если чрезмерно увлечемся кровопролитием.

Прости, Господи, ежели причиним излишнее страдание врагам нашим, кои ведь тоже создания Твои, хоть и исказившие себя в угоду Врагу.