Книга Громов: Хозяин теней - Екатерина Насута

Скорее муть лёгкая, но не сказать, чтоб мешает сильно. А если проморгаться, то и она исчезает. Как там… гордо веет буревестник над седой равниной моря. Буревестника не наблюдалось, моря тоже, а вот седая равнина расстилалась во все стороны.

Полынья же повисла всё тою же чёрной промоиной.

— Вот, — Метелька суёт мне веревку. — Еремей сказал, чтоб ты взял. И чтоб вокруг пояса обвязал, двойным узлом.

Веревка тонкая, даже не веревка, скорее нить, свитая из других. И надёжною она не кажется. Но Метельке, который эту нить оборачивает вокруг моей талии, не мешаю. Стою.

Приглядываюсь.

Тень моя тут же. Теперь она будто больше и слегка размыта, но вон, скользит меж купин седой травы, то прячась, то вновь появляясь. А я… я испытываю разочарование.

Я ведь ждал чего-то такого.

Этакого.

А тут равнина.

Трава.

Травы вот много, только как понять, та самая она, навья, или же надо другую какую искать?

— Вот, и теперь я прицеплюся, — Метелька подвязывает свою веревку к той, что уходит в полынью. — Еремей сейчас…

Договорить он не успел, потому что полынья вспучилась пузырём, который лопнул, оставив человека.

— В следующий раз жди, — сказал он строго. — А то сунулся на-сам.

Это про что?

На плече Еремея холщовая сумка, а я отмечаю, что здесь моё зрение работает куда лучше. То ли глаза привыкать стали, то ли просто сам осваиваюсь, но впервые появились цвета.

Шинель у Еремея не просто серая, а такая, будто с голубоватым проблеском. Сумка же — желтая. И рюкзак, широкие лямки которого давят на плечи, тоже жёлтый, яркий до того, что так и тянет потрогать.

А у Метельки волосы рыжие.

И глаза голубые, но тоже какие-то чересчур уж яркие, ненастоящие. Наверное, это мой разум шалит. Или просто здесь воспринимается иначе.

Трава…

Зелень пробивается, так, сквозь седину, и кажется, что это вполне себе обычная трава, морозом прихваченная. Хотя не холодно.

И не жарко.

Небо сизое, что голубиное крыло. А солнца нет. Вот просто нет. Свет есть, а солнца… как такое возможно? Хотя, чего это я.

— Что видишь? — Еремей становится за спиной и Метельку к себе подвигает.

— Равнина вокруг. И трава торчит. Такая… длинненькая. Не знаю. Обыкновенная трава. Там, дальше, дерева или лес… или ещё что-то. Не разгляжу. Но так-то… просто равнина.

— До лесу сколько?

— Не знаю. Это ж как… он вроде и виден, но еле-еле.

— Ясно. Надо будет вешки ставить. Твари?

— Да пусто тут.

— Выхлест всех отпугнул. Но это пока. Ничего, кровь почуют — скоренько подтянутся, — Еремей отпустил моё плечо. — В общем так, сейчас я старшего дёрну. Ему и покажешь, в какой стороне лес. Твоя задача — глядеть во все глаза. И если чего поменяется, если тебе даже примерещится, что оно меняется, то говори.

Киваю.

Что ж тут не понятного?

— Сам не отходи. Ни на шаг. Веревка-то заговоренная, но… мало ли. Тут легко заблудиться, Охотник. И эта сторона… она любит играть. Особенно с теми, кто себя самым умным мнит.

А я чего?

Я не мню.

Я стою вот тихонько и Метелька со мной.

— Дядька Еремей, — в голову приходит запоздалая мысль. — А нам бы оружие какое…

— Какое? — он поворачивается и смотрит.

А у Еремея глаза желтые, кошачьи какие-то… рысиные скорее. И зрачок вертикальный.

— Не знаю. Хоть какой револьвер…

Думает он недолго. А потом вытаскивает из кобуры, взводит курок и протягивает.

— Своих не подстрели только, герой.

А Метелька сдавленно охает.

Еремей же возвращается к полынье и щурится. И готов поклясться, что здесь он вовсе не слеп. Он дважды дёргает за веревку, и вскоре черная поверхность выплёвывает ещё один пузырь. Тот лопается, выпуская какого-то мятого, точно жёваного, мужичонку.

— Игнат, — представляет его Еремей, сжимая плечо. — А это наш охотничек. Особо на него не рассчитывай, сам видишь, дохлый совсем и ничего-то не разумеет…

Это говориться не для Игната, но для человека, которого я на этой стороне не был готов видеть.

Но полынье плевать.

Снова пузырь.

И я улавливаю слабое дрожание мира. В самый последний момент ощущение усиливается, оно неприятно, будто кто-то там пытается пролезть, кто-то донельзя лишний. И отступаю, взявши Метельку за руку. А еще в голове крутится мыслишка, что место это очень даже удобное, чтобы убрать меня. И не только меня. Тела не найдут. А нет тела, нет и дела.

Пузырь лопается с мерзким дребезжащим звуком, и перед полыньёй возникает Сургат.

— Не ждали⁈ — весело говорит он.

— Какого хрена… — Еремей добавляет пару слов покрепче.

— Ну… — Сургат перебивает Еремея и щурится так, нехорошо, а я понимаю, что он опасен. — Мозырь велел сходить с тобою, приглядеть, что да как… что-то ты ему, Ерёмушка, в последнее время не нравишься. Боится, как бы болезнь тебя до сроку не забрала.

И скалится широко-широко.

Зубы у него белые и блестящие. Ярко-белые, прям ослепительно, будто из свежевыпавшего снега вылепленные. А вот глаза кровью налиты и цвет разобрать сложно. Лицо тоже красное опухшее, и под кожей словно шевелится что-то.

Жилы кровяные.

— Ты за моё здоровье не бойся, — кидает Еремей, впрочем, с Сургата не сводит глаз. — Ты о себе побеспокойся. Как бы чего не вышло…

— А я так… в стороночке постою. Вот, с мальчиками. Не боись, не трону.

И шажок к нам делает. И за ним хвостом своя нитка пробирается.

— Познакомимся поближе… а то ж, чую, вы меня не так поняли. Превратно, если по-благородному выражаться.