Книга Крик коростеля - Владимир Анисимович Колыхалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сергей Александрович повиновался, склонил к ней лицо с равнодушным спокойствием. Она чмокнула его в щеку, отстранилась, все с тем же притворством ахнула: след от яркой помады алел на лице.
«Сотру! Нет, не буду! Вот так и ходи с моим поцелуем… Что ты молчишь? Скажи хоть словечко… Сердишься на меня?»
Соснин чуть вывернул меховую подкладку перчатки, изнанкой стер со щеки помаду.
«Пожалуйста, веди себя приличнее… Не озорничай. Держись скромнее, не забывайся…»
Она толкнула его в плечо.
«Все это я от тебя уже слышала! А кого мне стесняться, бояться? Уж не завел ли ты дроздиху в бору? Ух, тихоня, разоблачу!»
Она опять толкнула супруга так сильно в бок, что он едва не упал, провалился одной ногою в сугроб, начерпал снегу в ботинок.
«Оставь свои фокусы, Фрося, — попросил он как можно ласковее. — Ну что за охота портить мне и себе настроение в такой солнечный день? Ведь мы идем в гости…»
«Пьяная я…»
«Протрезвляйся… И больше сегодня не пей!»
Афродита Корнеевна была хмельна еще со вчерашнего дня. Она ходила к знакомым в гости, а Соснин идти отказался, потому что там всегда много пили, бестолково галдели. Ничего это, кроме опустошения души, не приносило.
Супруга вернулась еле живая в сопровождении кого-то в полночь… Сергей Александрович как-то привык к таким возвращениям жены, а точнее — просто устал за годы супружеской жизни, уже не надеясь что-либо изменить. Афродита Корнеевна спивалась, сам он только жил работой, растил, как умел, двоих сыновей, то брал их с собой на лето, то пристраивал к бабушке — своей матери. Возил он ребят и на Север, и в Ленинград, где кончал Академию художеств… Когда он вчера услышал разгульный голос жены, то притворился спящим… А утром собрался один в Петушки, но Афродита Корнеевна закатила истерику, и Соснин уступил.
«Я буду хорошая. Буду смирно сидеть за столом… А что ты мне купишь за это?»
Она заглядывала ему в лицо, а он уже нервничал. Но, перебив расстройство вздохом, дурашливо, в тон ей сказал:
«Поеду на Север — куплю тебе шапку норковую, и тогда ты сменишь это лохматое рыжее пугало, это воронье гнездо…»
«Оно мне идет!»
«Оно почему-то тебе нравится…»
«Если норку, тогда голубую!»
«Договорились, Фрося…»
Она капризно обижалась, когда он называл ее просто Фросей.
Колчан уже рвался с цепи, возвещая приход гостей. В окно показалась Туся и замерла, носом прильнув к стеклу.
«Удивлена! — подумал Сергей Александрович. — Дай бог, чтобы все обошлось».
Вскоре Туся стояла в белом проеме ворот и улыбалась растерянно. Легкая шубка, накинутая свободно на плечи, едва не сползла с нее, когда она широко всплеснула руками.
«Здравствуйте! Проходите… Вот радость-то неожиданная!»
Держала она себя застенчиво, просто, как велели ей чувства. Но Сергей Александрович заметил, что Туся именно «держится», а на душе, наверное, буря…
Соснин не ошибался. Внутри у Туси все возмущенно кричало:
«Зачем привезли вы сюда эту женщину? Как мне с ней говорить? И о чем? Без нее было лучше — светлее и радостнее.
Она и есть супруга его, жена человека, художника, о таланте которого пишут в газетах, журналах, говорят по радио и телевидению? — раздраженно думала Туся. — Господи! Толстая, рыхлая».
Туся впервые испытала незнакомое ей до сих пор чувство ревности, впервые она сравнивала себя с другой женщиной, и впервые в ней так остро, будто ожог, вспыхнуло эгоистическое желание быть в этом сравнении выше, умнее, значительней той, с кем она рядом себя поставила… Только на миг Туся испытала что-то похожее на испуг, на раскаяние (имеет ли она право так судить о взрослой, замужней женщине, родившей, как Туся знала, двоих детей).
«За целый вечер ни одного умного слова! Какая радость ему жить с такой женщиной, которая только и знает, что пьет вино большими бокалами, рот набивает едой и хохочет, хохочет без всякой причины, да вдобавок еще куражится, толкает мужа под локоть — его, Сергея Александровича, такого степенного, умного! А он терпеливо сносит… Как он воспитан, как деликатен! Ему надоели ссоры, капризы ее. Он ищет и хочет покоя, других отношений и… другой женщины». Эти мысли Тусю не испугали. Она продолжала думать: «Где находят хорошие мужчины себе таких жен? Где выбирают их, на каких площадях, бульварах, в каких городах и весях?.. Но ведь возможно, что и она была когда-то другой».
Туся нахмурилась.
Афродита Корнеевна, как всегда, много пила, и супруг осторожно, с подчеркнутым тактом, отодвинул от нее бокал. Но она так запротестовала, что Сергей Александрович нахмуренно отстранился и, наклонившись к Тусе, стал говорить ей о прекрасных, таинственных сумерках, что синели, сгущаясь, уже за окном. И Туся оживилась, просияла.
Сергей Александрович принял от Туси салфетку, с улыбкой кивнул благодарно. Афродите Корнеевне, наблюдавшей за ними, вдруг почудилось, что ее супруг оказался в доме, где эта девочка, не случайно. Черная от туши слеза покатилась по гневно горевшей щеке. На нее было страшно смотреть…
«Вон оно что?! Интимчик завел под кедрами! Все ходишь по дому, насвистываешь: «Как хорошо поют дрозды», а думать надо — «дроздихи»! Я догадывалась! Я этого ожидала давно!»
И вслед за истерикой она выплеснула из бокала вино в лицо мужа…
* * *
Афродиту Корнеевну утащили. Она билась, выкрикивала такие слова, что Туся и Фелисата Григорьевна выскочили из комнаты вон…
Автоном Панфилыч, удивленный всем этим до крайности, шапку схватил и хотел уже бежать за «скорой», но Соснин остановил его:
«Обычная история — перепила. А нервы — ни к черту! Я сейчас сам попробую взять такси… Извините, пожалуйста. Так неприятно вышло…»
Пшенкин морщил узенький лоб, обуянный тяжелыми думами. Давненько он не был в таком замешательстве, давненько жизнь не приносила ему подобных сюрпризов…
«А доченька-то, паинька! — думал отец встревоженно. — Если эта корова права, то что же такое выходит? Не приплода ли ждать отцу с матерью от дочки-тихони? У него уж виски порошей посыпаны, а наша-то что еще в таких делах смыслит? Вот тебе на! Вот тебе и Сверчок!»
Туся закрылась во флигеле и безутешно плакала, сжимая подушку до боли в пальцах. Неужели этот скандал, этот позор должны
