Книга Парижане и провинциалы - Александр Дюма

— Это хорошая плата, господин Мадлен. У господина Жибера я имел всего полторы тысячи, а я могу с полным правом сказать, что знаю толк в руководстве подобными работами.

— Так значит, вы имеете всего полторы тысячи франков у господина Жибера?

— Я сказал, что имел всего полторы тысячи франков, потому что больше не служу у него.

— И с какого времени?

— Со вчерашнего дня.

— Ну, что же, папаша Огюстен, мне известно, что вы не любите напрасно терять ваше время, поэтому считайте, что служите у меня с сегодняшнего дня: начиная с этого утра вам уже идет ваше жалованье.

— Мое жалованье… в три тысячи франков?

— В три тысячи франков… Получайте их и считайте, что мы договорились.

Мадлен протянул руку старому каменолому.

— Господин Мадлен, — сказал папаша Огюстен, пожимая протянутую руку, — когда человек ведет дела так, как это делаете вы, то он заслуживает, чтобы ему хорошо служили, и вам не придется жаловаться.

— Не сомневаюсь в этом, — заметил Мадлен. — Теперь же поведем разговор кратко, но по существу. Сколько хороший рабочий может в день добыть камня в такой каменоломне под открытым небом, как эта?

— Один метр мягкого камня и пятьдесят сантиметров твердого камня — это можно сделать нормой для сдельной платы.

— Сколько местных рабочих вы сможете нанять за две недели?

— Около шестидесяти.

— Это годится для начала, но мало для продолжения работ.

— Хорошо, мы объявим набор в других департаментах. Это всего лишь вопрос денег, и ничего больше.

— Будьте спокойны, деньги будут. Но только необходимо, чтобы ежедневно, день за днем, из этой каменоломни мне извлекали сотню метров камня.

— Имея двести пятьдесят рабочих рук, вы достигнете этого.

— А когда начнутся работы?

— Ну, это достаточно просто: сегодня у нас четверг; в следующий понедельник начнем разработку. Это вас устраивает?

— Вполне.

— Теперь замечу, что помимо этой галереи я видел еще три другие, идущие в трех совершенно противоположных направлениях.

— Их пробили, чтобы убедиться, что по всему плато камень одного и того же сорта.

— А это так?

— Именно так.

Папаша Огюстен вполне доверял словам Мадлена; но еще больше он верил своим глазам, поэтому он вернулся в каменоломню, зажег свечу и быстро осмотрел три другие галереи, изучая различные пласты камня с той же добросовестностью, что и прежде.

— Теперь, — произнес папаша Огюстен, — господин де

Рамбюто может разрушить Париж до самого основания: у нас достаточно камня, чтобы отстроить его заново.

— Пусть он его разрушит, а мы быстро сделаем на этом состояние. Мне необходимо иметь пятьсот тысяч франков в год.

— Доверьте мне вести работы, господин Мадлен, и вы получите не пятьсот тысяч франков в год, вы получите миллион.

— В тот день, когда я заработаю миллион, если это случится за один год, папаша Огюстен получит сто тысяч франков из этой суммы.

— Отлично! — воскликнул папаша Огюстен, засмеявшись. — Значит, я могу жениться, и у моих детей будет пять тысяч ливров ренты.

Мадлен и папаша Огюстен вернулись на ферму. Анри уже встал и ждал их.

— Извините, дорогой крестный, — вместо приветствия сказал Анри, — это мой последний день безделья.

Мадлен наклонил его голову и поцеловал юношу в лоб, как делал это, когда тот был ребенком, а затем произнес:

— Анри, из своих тридцати тысяч франков я открываю кредит в десять тысяч франков папаше Огюстену.

И, повернувшись к каменолому, спросил:

— Этого достаточно, чтобы дело двигалось?

— Не только двигалось, но и мчалось со всех ног.

XLII. ЧТО МАДЛЕН СОБИРАЛСЯ ДЕЛАТЬ В ПАРИЖЕ

В тот же вечер Мадлен, взяв у папаши Огюстена опись различных сортов камня, который они могли поставлять, уехал в Париж.

Первое, что он сделал, прибыв в столицу современных франков, это отправился к своему портному и заказал черный сюртук, черный редингот и такого же цвета панталоны, но уже не широкие и мешковатые, какие он носил в прошлом, отправляясь в «Три короны» или в «Сиреневый хуторок», а такие, какие соответствовали его новому положению владельца каменоломни стоимостью в несколько миллионов, прибывшего предложить мягкий камень, королевский известняк и твердый строительный камень виднейшим архитекторам Парижа.

Но Мадлен не счел уместным ждать выполнения своего заказа, чтобы нанести визит своему другу Пелюшу. Он только взял с собой внушительных размеров корзину с дичью — с двумя кроликами, двумя куропатками и двумя фазанами, а также не менее внушительных размеров корзину с рыбой — двумя карпами, угрем, уловом голавлей и полусотней превосходных раков.

И вот в одно прекрасное утро с высоты своего табурета, на котором он восседал около супруги, г-н Пелюш, как и в самом начале этой истории, когда события, описанные нами на этих страницах, еще не омрачили заботами его величественный лоб, увидел через стекло витрины «Королевы цветов» Мадлена, одетого в свой деревенский наряд, с корзинами в обеих руках.

Надо сказать, что первым порывом г-на Пелюша было закричать: «Мадлен! О, этот несчастный Мадлен!» и броситься ему навстречу.

— Держите себя в руках, господин Пелюш, — язвительным тоном заметила ему супруга. — Не забывайте о том оскорблении, которое нанес этот человек вашей дочери, а следовательно, и вам.

— Нет, — ответил г-н Пелюш, — в этом нет ничего оскорбительного. Господин Анри — прекрасный молодой человек, и если его и можно в чем-то упрекнуть, так лишь в том, что он слишком деликатно обошелся с этим разбойником-американцем, как нарочно явившимся из своего Монтевидео, чтобы разрушить наши надежды.

— И к счастью, — еще более язвительно продолжила г-жа Пелюш, — прибывшим как нельзя более кстати, чтобы расстроить эту свадьбу, которая могла бы лишить нас всего состояния.

— Замолчи! — произнес г-н Пелюш тем повелительным тоном, к которому он прибегал в особо торжественных случаях. — Вот и Мадлен.

Госпожа Пелюш поджала губы, но ничего не ответила. Мадлен как раз открывал дверь.

— Здравствуйте, друзья, — приветствовал он их, — здравствуйте! Я сегодня вечером пригласил сам себя к вам на обед и принес вам закуски и жаркое.

И он опустил обе корзины на пол.

— Ты же знаешь, что и без этого ты для нас всегда желанный гость, дорогой Мадлен, — произнес г-н Пелюш, уже на расстоянии четырех шагов от него разводя руки, как это делают в театре.