Книга Истребление персиян - Татьяна Никитична Толстая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он, против привычного, вел себя активно, совещался со всеми, кто понимал в этих материях, и даже готов был просить содействия у начальников, хотя обычно терпеть не мог обращаться к кому-то вышестоящему. Он давно уже холодно относился к политике – левые, правые, за и против, обсудим, поспорим, – он уже не имел иллюзий насчет газетно-журнального дела, зажатого между цензурой власти и цензурой бизнеса, одна другой хуже, но эти несчастные, погибающие храмы в тверской или костромской глуши волновали его, и он постоянно повторял, что уж их-то спасение – то единственное, чем стыдно не заниматься, Бог с ней, со свободой, со всеми утопиями мятежных девяностых, но эти церкви, лишние даже и для прихода, поскольку нет никакого прихода, – их надо сохранить.
Наш общий друг Женя Соседов – уже после Шуриной смерти, но в том числе благодаря полезному знакомству, которое Шура всё же успел ему организовать, – создал фонд “Консервация”, и безнадежное дело сдвинулось.
И как бы мне хотелось обрадовать этим Шуру, рассказать ему. Вот, рассказываю.
* * *
Шура любил мужчин, и это известно всем, кто хоть что-нибудь о нем знал. В первые годы нашего знакомства я как бы пропускал эту тему, считая бестактностью ее упоминать, да и что я понимал в этом? Позднее эта неловкость между нами исчезла, Шура рассказывал о сердечных делах, я, со своей стороны, водил к нему на смотрины каких-то несостоявшихся невест, и если была в том лирическом фоне его мужской жизни, который был мне заметен, какая-то непременная мораль, то она состояла в том, что пресловутые “ориентации” не имеют никаких значения, чувства и драмы всегда одни и те же. Он, разумеется, терпеть не мог савонарол, со страстью нажимающих на постельную тему, мол, мы в опасности, нас вот-вот изнасилуют, нас сделают геями, спасите, – но и образцовые европейские прайды-карнавалы, с радужными флажками и ряжеными фриками, оставляли его равнодушным, и я не представляю, чтобы он мог гордиться гомосексуальностью, как не стал бы и стыдиться ее. Он жил в мире с любыми увлечениями – своими или противоположными, когда-то в юности – “только под трамваем не лежал” (его фирменное выражение), а в поздние годы – мирно жил с двумя мужчинами, с одним из которых его связывала теснейшая дружба, а с другим – романтическая связь. Вижу издевательское изумление иного ханжеского читателя, но нет, в этой жизни втроем вовсе не было ничего скандального, развращенного, она была тихая и подлинно семейная, его домашняя жизнь.
Грустно было только одно (и я говорил ему об этом). Мужчины – сколько бы их ни было, и безотносительно половых предпочтений – не могут быть женами в самом элементарном бытовом смысле. Они плохо заботятся о себе и других, и не очень долго живут, если вокруг них не бегают хлопотливые женщины с кастрюльками и таблетками. Я рассуждал об этом, конечно, абстрактно – мол, есть на свете такая проблема. Но всё произошло очень быстро.
* * *
Событийная канва Шуриной смерти выглядит так.
В начале марта 2020 года он вернулся из Таиланда, где часто проводил позднюю зиму. Приехал свежий, похудевший, он вообще хорошо выглядел в эти последние годы и особенно месяцы, давно бросил курить, старательно ходил, отмечая шаги в телефоне. Я несколько раз был у него, каждый раз в другой компании, а 14-го числа, когда ковидный занавес уже опускался над прежней жизнью, и я весь вечер бегал по магазинам, чтобы закупить макароны-консервы и уехать надолго на дачу, – он вдруг написал: что делаете? не хотите зайти? И – о, волшебное решение – я ответил ему, что сейчас буду, и быстро приехал. Мы просидели до глубокой ночи, а потом я уехал из города в карантин, и через пару дней уехал и он. В карантине он спокойно провел несколько недель, но однажды, в начале апреля, проснулся среди ночи с катастрофически низким давлением – и, еще не зная об этом, пошел в нужник и упал. В следующие дни ему стало легче, но поднималась температура, оставалась слабость, были грудные боли. Он советовался с кардиологом, собирался в понедельник, 13 апреля, ехать к знакомому врачу в Первую Градскую, мы говорили об этом 11-го днем, перебрасывались элементарными фразами, а как у вас, да всё ничего, – а к вечеру он прилег и не проснулся. Была Лазарева суббота у нас и Пасхальный сочельник у католиков.
Но что произошло на самом деле?
В конце декабря Шура потерял работу. Возможно, это было главное, это была та шинель, которую с него сняли. Украинский олигарх, который столько лет платил ему, и платил щедро, и давно уже не слишком обременял его, что было и приятно, и тревожно, – еще в четырнадцатом году утратил свою вотчину в Донецке, и его политический образ съежился и потускнел: он старался пореже публично мелькать, чтобы не злить новых хозяев царства мовы и сала, – и зачем тогда консультанты и речеписцы? Шура привык к этим деньгам, он жил открытым домом, содержал нескольких человек вокруг себя, многим помогал, строил и ремонтировал дом, путешествовал – и, что очень существенно, дорожил независимостью от всего происходящего в русской политике и журналистике. И теперь у него был выбор: то ли вернуться в бедность, известную ему в юности, бедность, от которой он многими трудами избавился, то ли идти на поклон, просить, зависеть, подстраиваться под каких-то мусорных юных начальников нынешних контор. Это было для него невыносимым унижением – в шестьдесят-то лет.
Но он все-таки обратился за помощью к двум влиятельным лицам, с которыми был давно связан. Одно из этих лиц, наиважнейшее, даже не пожелало разговаривать напрямую, без секретарши и “зайдите как-нибудь потом”. Второе лицо, особенно близкое Шуре, как он полагал, – отказало ему в покровительстве, мол, нет такой возможности, хотя количество жуликов, что осваивали вокруг этого второго лица бессчетные миллиарды, поражало воображение. Так что надежды на простое и льготное трудоустройство исчезли.
Далее, он зачем-то попытался играть на валютных курсах. Ему казалось, что он мог бы не просто купить квартиру на свои сбережения, да и сдать ее, всё же верный доход, – но нет, он мыслил себя человеком практическим,
