Книга Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове - Сол Слэш Хадсон

Обратная сторона Акселя, Мистер Хайд его Доктора Джекила, заключалась в том, что как только ты чувствовал с ним сильную связь, он вытворял что-то, что переворачивало все твое представление о нем. Одной из самых замечательных вещей в нашей группе было то, что мы всегда прикрывали друг друга, независимо от ситуации, но в конечном счете нам стало трудно поступать так с Акселем. Он никогда ничего не делал лично мне, зато вытворял что-нибудь, что ставило под угрозу всю группу и ее положение в среде наших коллег и наших поклонников. Этого я никогда не мог понять. Но это никогда и не имело большого значения, потому что Аксель всегда был рядом и мог объяснить каждый свой поступок, и ему всегда было что сказать о том, почему он сделал то, что сделал.

Однако чем дольше продолжалось подобное поведение, тем большее недоверие я к нему питал, потому что тот парень, с которым я вел душевные разговоры, оказывался не тем, кто принимал всякие необдуманные решения. С этим противоречием мне стало все труднее мириться.

В некоторых случаях реакции Акселя на определенные вещи наносили вред только группе – сначала они не были такими уж важными; обычно они стоили того, чтобы пойти на компромисс для нашего дальнейшего коллективного развития. Иззи всегда очень спокойно относился к Акселю, а я тогда часто зависал с Иззи. У Даффа тоже был к нему свой, довольно мягкий, подход.

Стивен, наоборот, имел обыкновение сердиться, потому что считал, что поведение Акселя лишено всякого гребаного смысла. Как я уже говорил, Стивен не понимал его и не мог понять, поэтому реагировал непосредственно на Акселя. А я со своей стороны потратил много часов на то, чтобы понять Акселя и то, откуда в нем что берется, потому что ради успеха группы нам нужно было объединиться против всего мира. Нам нужно было стойко держать оборону. Всякий раз, когда Аксель делал что-то, что унижало остальных, это увеличивало дистанцию между нами там, где ее вообще не должно было быть. На мой взгляд, это ослабило наш фундамент.

Это противостояние длилось вечно, и мы колебались между единством и компромиссом. Во время создания первого альбома инциденты с Акселем были не так уж масштабны. Но чем популярнее становилась группа, тем больше росли его запросы. И со временем у нас выработалась привычка ублажать его. Если в краткосрочной перспективе это было что-то не очень важное, мы давали ему все, чего он хочет, мы говорили ему то, что он хотел слышать. Но так мы развили у него привычку получать все, чего он хотел.

Одной из самых сложных его черт было то, что когда все вокруг были с ним не согласны, его возмездие оказывалось непредсказуемым: он мог что-нибудь швырнуть, что-нибудь сломать, выйти и не вернуться или решить, что он навсегда уходит из группы. В пылу таких конфликтов Акселя нельзя было переубедить. Он вел себя как ребенок в истерике. Это заставило меня задуматься о динамике его воспитания. Я не собираюсь вдаваться в подробности, но из того, что Аксель сам рассказал мне об этом, я понял, что детство у него было очень тяжелым.

Когда мы только начинали, его поведение было терпимым, потому что мы все двигались в одном направлении и могли оправдать компромиссы, на которые нам приходилось идти. Когда два года спустя мы вернулись с заключительного этапа гастролей с альбомом Appetite, потом долго пытались собраться и в конечном итоге снова стали вместе работать в Чикаго, я стал замечать, что менее разумная сторона его личности проявляется все ярче и ярче – вот почему я тогда уехал домой. Аксель так и не смог понять моего поступка, потому что ему казалось, что мы продуктивно работаем, а правда в том, что его негативная энергия делала работу невыносимой. Я знаю, что я не единственный, кто так думает; почти каждый, кто когда-либо сотрудничал с нами, сказал бы нечто подобное. Причина, по которой люди, работавшие с нами, оставались, проста: у нас были прекрасные, бесконечно удивительные моменты, которые перевешивали по значимости все темные и трудные ситуации. Аксель временами был настолько эгоцентричен, что это действовало на всех. Я могу только предполагать, что мы все его хоть как-то уравновешивали. Но что я могу об этом знать? Ну, одно я знаю точно: у Акселя определенно есть своя версия событий, которая так же верна, как и моя.

Когда группа собралась в студии записывать альбомы Illusion, все, что происходило за кулисами, стало ухудшаться очень быстро: у нас было много ненужных трат, и никто не готов был решать эту проблему, потому что никто не хотел туда идти, – настолько шатким был мир. Правда в том, что никто из группы даже не окончил среднюю школу, не говоря уже о том, чтобы получить образование по психологии; никто из нас не знал, как достучаться до Акселя. Иногда это было легко, если просто спокойно тусоваться с ним на его территории, у него под присмотром. В таких идеальных условиях даже можно было решить с ним какие-то вопросы. На самом деле это был даже единственный способ что-то с ним обсудить. Любой другой подход оказывался неконструктивным; обычно из-за этого ущерб только удваивался, а сам он становился еще мрачнее, чем раньше.

Мне было невыносимо горько от того, что мне вообще приходится иметь дело с такой ситуацией. У меня пропало всякое желание даже пытаться урезонить Акселя. Я понял, что слишком много трачу сил, чтобы решить какую-то простую проблему: мне приходилось подолгу разговаривать с ним о том, о чем я говорить не хотел, только чтобы потом решить с ним какой-нибудь небольшой вопрос, касающийся группы. На мои плечи легла ответственность за повседневные решения, которые требовали участия Акселя, и через некоторое время мне осточертело этим заниматься – мне хотелось переложить эту ответственность на кого-нибудь другого. Я лишь хотел заниматься музыкой.

Эту роль взял на себя Дуг Голдстейн, когда провел с нами достаточно времени в дороге. Он внимательно наблюдал за тем, как мы все взаимодействуем, и играл роль парня, который «решит все с Акселем». Дуг играл во множество игр, чтобы добиться своего: он вел с Акселем необходимые беседы… но не так, как бы это сделал любой из нас. Насколько я понимаю, Дуг был настроен на продуктивную работу вовсе не ради нас. В первую очередь он хотел заработать денег и подняться по карьерной лестнице в музыкальной индустрии за счет репутации менеджера Guns N’ Roses. Он говорил Акселю все, что нужно, и делал все возможное для того, чтобы Guns продолжали работать вместе не потому, что мы его как-то волновали, а потому, что клиент вроде нас был необходим ему в резюме, – но, конечно же, это всего лишь мое мнение.

Должен сказать, я довольно быстро понял истинные мотивы Дуга. Когда он заменил Алана Нивена в мае 1991 года, как раз тогда мы снова начали гастролировать, я уже знал, что он помогает нам разруливать всякие ситуации не в интересах группы. Тем не менее я полагался на него в вопросе взаимодействия с Акселем. Он, может, и помогал нам преодолевать все препятствия на нашем пути в том, что касалось запросов Акселя, но ситуация была проигрышная для всех, потому что Дуг, очевидно, говорил Акселю то, что тот хотел услышать, не ради нашего блага. Акселя нужно было уговаривать, если уж на то пошло, а не успокаивать. Потому что это продолжалось слишком долго. Однако Дуг вообще не собирался этого делать. Он говорил ему то, что помогало лишь в краткосрочной перспективе. По крайней мере, так думал я.