Книга Дар берегини - Елизавета Дворецкая

– Ступайте восвояси, – сказал им Свен, сидя на коне. – Идите к Хвалимиру, к Житимиру, ко всем нынешним вождям в Деревах. Расскажите, что здесь случилось. Но не забудьте – Боголюб жив и будет жить до тех пор, пока вся земля Деревская не окажется в наших руках. Он – ваш будущий владыка, и он цел. Пусть все это знают.

Уведомить древлян об их будущем поражении было необходимо. Но Свен особенно заботился о том, чтобы более счастливый жребий Боголюба тоже стал в его родных краях известен. Иначе маличи, думая, что он разделил участь прочих пленников, могли бы осуществить то, о чем его предупреждал один из жителей меча. Пусть дух Боголюба оставался в теле и не нуждался в земляном доме, но Ружане, реши сородичи отправить ее в Навь вслед за мужем, это бы не помогло. А Свен уже знал – что будет самой желанной и дорогой для него добычей из всех богатств земли Деревской.

Глава 7

Шли последние седмицы перед солоноворотом, наползающая с вечера тьма казалась бесконечной. Последнюю ночь перед сражением киевское войско коротало в становище на Рупине, но его постройки были рассчитаны на дружину не более ста человек, а нынче Свен привел более двух тысяч. Поэтому в тепле, у очагов и печей, спали только Ингеровы холмоградские гриди, а киевская дружина Свена и черниговская – Вальдрика расположились в двух ближних весях, заняв избы, бани, хлева и овины. Ополчение коротало ночь в поле.

От возбуждения Свену не спалось, и от самых сумерек он прохаживался по стану: сначала проверял, как люди устроены, достаточно ли запасли дров, как варят кашу, как расставлены дозоры. Останавливался у костров, разговаривал с ратниками, с любопытством и почтением косившимися на блестящую чищеным старым серебром рукоять его меча. Друг Воронов висел у Свена на боку под плащом, поверх кожуха, и, касаясь его, Свен ощущал легкую дрожь. Десять пленников меча с нетерпением ждали начала битвы – ждали случая вновь окунуться в свою родную стихию, которая единственная и давала им настоящую жизнь. Даже спустя много веков после смерти. Казалось, прислушайся – и услышишь нетерпеливый вой.

Завтра выяснится, будет ли жить земля Русская – та, которую обустраивал старый Ельг. Будет ли она крепнуть и расширяться, чтобы грозить грекам и хазарам, или сгинет, не оставив памяти, рассыплется на осколки малых племен, что грызутся между собой за старшинством и все вместе платят дань какому-нибудь сильному царству. Была Ельгова Русь – но сможет ли она жить без него? Создана ли она как прочный корабль, на котором одного кормчего сменяет другой, или вся она держалась на удаче одного Ельга и утонет без этой опоры?

Смогут ли они с Ингером и другими вождями – варяги, поляне, кияне, холмоградцы, черниговцы – все вместе заменить одного умершего исполина?

Ночь для Свена тянулась долго, но кончилась как-то вдруг. Еще в темноте прозвучал рог, его зов повторили несколько других в разных концах стана. При свете костров стали готовиться, Свен разослал гонцов, чтобы войско вовремя собралось вместе. Снова пропели рога, и войско еще в темноте тронулось в недолгий путь к Рупине, где была назначена встреча с древлянами. Несли факелы, и когда Свен, верхом едущий впереди, оглядывался, его взору представала длинная река огней, текущая по заснеженному полю. Вокруг него телохранители тоже держали факелы, чтобы всем позади было хорошо видно его, воеводу – в греческом доспехе, с красным щитом у седла, в шлеме с золоченой отделкой, а также старый Ельгов стяг в виде сокола с расправленными крыльями.

К Рупине вышли, когда рассвело. Восточный край неба оделся светлыми отблесками, давая понять: солнце встало, оно здесь, его не поглотила эта тьма и хмарь.

Древляне явились к месту битвы первыми, еще до света, и встали на своем берегу, левом, более низком. Среди ровного снегового покрова лишь полоса засохших камышей обозначала урез воды. Река здесь делала изгиб, образуя широкий плес, и на этом-то плесе густой тучей темнело древлянское войско. Веснякам-ратникам, проводящим всю жизнь в кругу из двух десятков родичей, самим жутко было видеть, что столько мужчин собралось в одном месте. Даже на купальских игрищах, раз в год, никто не встречал столько чужих людей сразу. Белые, черные кожухи из овчины, овчинные и валяные шапки, суровость лиц, топоры и копья в руках… Из тысяч ртов валил пар, оседая инеем на бородах и усах, отчего все в войске казались седыми. Ратники перетаптывались с ноги на ногу в поршнях поверх черевьев, для тепла набитых соломой. Проверяли еще раз, крепко ли насажены топоры и копья. Тут и там слышался беспокойный смех.

– Где там эти киевские? – шутливо ворчали одни. – Нам ждать недосуг, дома работы хватает.

– На словах на как гуслях, а как до дела, так забоялись, до женок побежали, – отвечали им другие.

Но вот шутки прекратились – за деревьями запел рог, а потом на правом берегу Рупины, более высоком, показались темные фигурки и красные пятна круглых щитов. Сначала немного, потом еще и еще… Заранее определив удобные места, несколькими цепочками кияне стали спускаться на лед и все шире растекаться по замерзшей реке. В напряженном молчании древляне следили, как растет вражья сила, как вливаются в киевское войско ручейки новых отрядов.

– Вот сейчас бы и ударить! – с лихорадочным нетерпением крикнул кто-то среди ближней дружины, окружавшей воеводу – боярина Полынца.

По славянским обычаям, князья в ратное поле не выходили, и Житимир, как и другие князья деревские, ждал исхода сражения у себя в городце, где на днях принес при стечении народа и при всем войске жертвы Перуну.

По земле Деревской уже разлетелась весть об участи пленных старейшин – о том, что Щур, Путивит, Селец и другие стали жертвой за победу киян. Стараясь обратить милость богов на себя, Житимир решил поднести богам кое-кого из пленных полян, захваченных на Рупине еще осенью. Из полона отобрали семерых самых сильных молодцев и отроков. Но все понимали, что дар не равен тому, что был принесен в Киеве: молодцы и отроки не столь ценны, как нарочитые мужи, родичи княжьих семей, каждый из которых сам был жрецом в своем роду. Оставалось обещать, что после победы Перун получит головы всех киевских бояр, полян и варягов, кого удастся захватить живыми.

Полынец единственный из всего войска был верхом. Рядом с ним на высоком шесте несли боевого чура, ради этого случая одетого в красную рубаху. Они двое, воевода и чур, возвышались над морем пешего войска, как носители божественной силы. К ним тянулись все взгляды – своих и чужих.

– Пусть сами к нам идут, – бросил в ответ Полынец. – Не мы к ним ходим, – продолжал он, повысив голос, – а они к нам ходят, землю нашу топчут, поживы себе ищут, ровно волки. А мы на своей земля святой стоим, на могилах дедовых! С них не сойдем, пока живы, и вся земля Деревская за нами стоит, нам силу подает!

Погибший в Киеве Путивит был его братом, и в голосе воеводы звучала живая ненависть и непреклонная решимость отомстить.

Ночью Полынец посылал людей на тот берег – считать костры киян. По всему выходило, что древляне числом превосходят противника, а значит, незачем было пытаться бить их по частям. Пусть все сразу подходят, чтобы сразу и покончить.