Книга Перемена климата - Хилари Мантел

— О, Кит. — Анна устало опустилась на кухонный стул. — Не сваришь мне кофе, а? С горячим молоком, если можно.

Воинственность во взгляде Кит померкла. Послушная, уверенная в себе, деловая, ее дочь взялась за работу: от стола к холодильнику, от холодильника к плите.

— Почему нужно прощать? — спросила Анна.

Не глядя на мать, Кит ответила:

— Потому что иначе ты убьешь себя.

Анна кивнула. Она догадывалась — нет, знала, — что такое возможно. Уже ощущала себя исхудавшей настолько, что ее ноги, казалось, едва касаются земли, ибо массы тела было недостаточно, чтобы ходить нормально. В последнее время в нее не лезла даже вдовья еда, даже скромная яичница. Этим утром ощутила внутри, прямо под сердцем, обширную пустоту.

— Я всегда думала, что перед прощением должно быть раскаяние.

Кит сняла ковшик с плиты, осторожно перелила молоко в чашку.

— Что, по-твоему, папа должен сделать?

— Дело не только в нем, Кит. Понимаешь, я никогда никого не прощала. У меня нет практики. Я не знаю, как это делается.

Анна поднесла ладонь ко рту, словно ловя норовящий вырваться наружу секрет. («Ты заболела?» — спросила Кит. «Нет, что ты», — ответила она.) Все лето напролет она чувствовала, как приближается, неотвратимо приближается к просветлению. Но, быть может, не существует слов, чтобы описать это ощущение; его возможно передать лишь символами, намеками, обиняками. Впрочем, жизнь всегда такая, всегда такой была: нечто большее, чем кажется с первого взгляда. В безопасности таится угроза. В слезах неизменно прячется что-то забавное, что-то смешное. В мгновениях доброты и веселья скрывается поступь убийцы у дверей.

«Год за годом, — думала Анна, — я занимала это пространство. Сидела за этим столом, составляла списки покупок, писала письма, читала газеты, а некая часть меня, мое подсознание, инстинктивно следила за признаками близящегося распада: улавливала, как тяжело вздыхают трубы, как капает из кранов вода, как скрежещут полуисправные домашние приборы, как скрипит под ногами старый пол. Угольная пыль, мышиный помет, овощные очистки, счета за газ, записки из школы, обрыдлые обязанности, надоевшие до тошноты, но исполняемые по всем правилам. Год за годом я жила в этом доме, окна которого плотно закрыты из-за холода, и чего-то ждала. Нет, ждала кого-то. Того, кто никогда не вернется, того, кто никогда не придет домой».

Ральф приехал в Ред-хаус забрать свои вещи. Он предполагал, что переберется к Эмме. Анна заявила, что дом ей не нужен, но, разумеется, когда успокоится, она поймет, что дом ей необходим, а его обязанность — обеспечивать жену и детей средствами к существованию. Размышляя о возможных последствиях расставания — плата за аренду жилья, алименты, необходимость разделить банковский счет, относительная бедность, с которой им обоим придется смириться, — Ральф вдруг осознал, что его мысли незаметно отклонились в сторону и что он теперь обдумывает собственную этическую ущербность. Это было для него гораздо проще, ибо он привык мыслить абстракциями. Как и большинство людей, пожалуй, сказал он себе. Мы купаемся в чувстве вины, в стыде, но, едва речь заходит о практических мерах, принимаемся звонить адвокату. Неудивительно, что на услуги этой публики всегда есть спрос.

Он поднялся в спальню, сложил часть вещей. Анна сказала, что хочет обойтись без затяжных прощаний — именно так она выразилась, — но разве возможно запихнуть прожитую жизнь в два чемодана и больше не возвращаться? Ральф все равно попробовал, но быстро понял бессмысленность этой затеи, сел на кровать и спрятал лицо в ладонях.

Он надеялся, что Анна вот сейчас войдет в комнату. Глупо, конечно. И что она увидит, если войдет? Ничего такого, что подняло бы ей настроение. Ты уже губил свою семью… минули годы — и ты погубил ее снова. Да уж, отличная карьера, горько сетовал он, лучше не придумаешь.

Наверное, стоит оставить одежду, забрать вместо нее бумаги. Нужно разобрать письменный стол… Ральф сознавал, что Анна где-то в доме, ощущал ее присутствие. Но она старательно уклонялась от встречи, избегала появляться там, где в данный момент находился он.

В кабинете он уселся на деревянный табурет с вращающимся сиденьем. Посмотрел на свое фото, сделанное на крыльце дома на Флауэр-стрит. Протянул руку, положил снимок на столешницу тыльной стороной вверх. Это последнее, что может понадобиться Анне; вообще не следовало выставлять фотографию напоказ, дети принялись задавать ненужные вопросы. Ральф посмотрел на фото родителей, прямо в незрячие отцовские и материнские глаза оттенка сепии. Боже, как изменилось с возрастом лицо отца. Как раздулась плоть, как словно усохли черты. Его ждет то же самое? Не исключено, разумеется; когда отца фотографировали, он был немногим старше Ральфа нынешнего. «Я упорно следую его примеру, — думал он, — прибавил два дюйма в талии, читаю в очках, ношу рубашки, узкие в вороте, и регулярно извлекаю из шкафа старые пиджаки. Я непригоден к новой жизни, но, как ни крути, мне придется, похоже, к ней привыкать.

Интересно, захочет ли Анна посмотреть, как я уезжаю? Может, она ждет от меня какого-то поступка, какого-то знака? Но как догадаться, что это должен быть за знак? Она сказала, что не желает меня видеть; надо уважать ее чувства, не желает — так не увидит, нечего фантазировать.

Все кончено, — твердил себе Ральф, — осталось лишь самолюбие».

Но, если вдуматься, до чего же это жутко, жутче всего в мире, когда тебя ловят на слове.

Он заглянул в верхний ящик письменного стола. Завернутый в бумагу камешек с надписью «Грифея». Поднес камешек к щеке, затем приложил к губам. Детская память, соль, холод. Попробовал на вкус. Тип: моллюски. Класс: двустворчатые. Отряд: птерии. В детстве он не сомневался в упорядоченности мира. Семейство: грифеиды. Вид: грифея. Разновидность: аркуата. Прошлое не способно измениться, оно осталось позади, окаменевшее, мумифицированное. Изменяется лишь наше восприятие прошлого. Восприятие — вот что главное. Оно превращает злодеев в героев, жертвы становятся коллаборационистами. Ральф стиснул камешек в пальцах, примерился — и запустил через комнату, прямо в мусорную корзину.

Анна была в кухне. Надо заняться чем-нибудь полезным, решила она. Открыла кран с горячей водой, смела крошки со столешницы. Сняла со стола скатерть, намочила, выжала, встряхнула, расправила и повесила сушиться на доску, заботливо распрямив уголки.

Ну, хоть что-то полезное сделала, разве нет? Вспомнилась та ночь, когда Ральф ее бросил. Как она мыла, мыла и мыла чашку. На ум внезапно пришла фраза из старого письма дядюшки Джеймса: «Лично я никогда не понимал, что такое безоговорочная вера; оговорки бывают всегда и везде, Господь или обстоятельства вечно вмешиваются». Странная все-таки штука память, она нисколько тебе не союзник, никогда и ни в чем. Анна не могла сообразить, какое отношение эта фраза из письма имеет к нынешней ситуации, но слова продолжали звучать в мозгу.

Ральф где-то в доме наверняка паковал свои манатки.

Анна обошла кухонный стол, касаясь поочередно спинок стульев. Она уже связалась с семейным адвокатом; лучше сообщить об этом Ральфу, ведь семейный адвокат не может представлять обе стороны бракоразводного процесса. Была семья — и нет семьи.