Книга Бич Божий - Уильям Дитрих

Я уже говорил, что ночь запомнилась мне пением, а вот полдень оказался безмолвным. К середине дня стало очевидно, что враждующие стороны навели в своих рядах некое подобие порядка и битва скоро начнётся. Вдруг стало удивительно тихо. Для кого-то это были минуты безмолвной решимости, кто-то испугался, а кто-то истово молился. Но мы все знали: час испытаний наконец наступил, хотя я и не мог сказать ничего определённого по поводу этих испытаний. Римлянам ещё не приходилось сталкиваться с таким смертельно опасным противником. Образно говоря, наши спины были обращены к западу, к великому западному океану, пусть он даже находился где-то в дальней дали. Но как бы то ни было, мы подняли тысячи штандартов и знамён над бесконечными шеренгами солдат, и они развевались на ветру, качаясь, словно молодая роща перед бурей. Я видел золотые легионерские штандарты римлян, знамёна гуннов из конских волос, стяги, кресты и языческие символы всех племён и стран, собравшихся здесь. Каждый человек считал себя частью того мира, ради существования которого шёл в бой. Напряжение стало почти невыносимым, а во рту у меня пересохло, несмотря на выпитую воду, и я гадал, где же за всей этой несметной ордой может находиться лагерь Аттилы. Я хотел проникнуть туда, ибо там скрывали пленную Плану.

Я не представлял себе, как она выглядит после стольких месяцев заключения, я не знал, какие мучения она вынесла. Что она чувствовала после того, как я оставил её у гуннов, или, вернее, совершил то, чего ей страстно хотелось, и скрылся с мечом Марса. Я всегда помнил об Плане, и воспоминания были острыми, точно стальное лезвие. Чем сильнее разгорался конфликт, тем больше меня волновала её судьба. Неважно, кто победит сегодня, но я не успокоюсь и не смирюсь, пока не найду её и не освобожу из этого кошмарного плена. Короли сражаются за свои страны, а я стану сражаться за свой собственный мир.

Как будто прочитав мои мысли, вперёд из гуннских рядов выехал всадник и по дуге поскакал к нашим шеренгам. Лошадь каштановой масти и гордо сидевший всадник уверенно приближались к римским войскам, его заплетённые в косички длинные волосы подрагивали на ходу, а колчан со стрелами гремел за плечами. Стук копыт словно разорвал нависшее молчание. Гунн пересёк ручей, но никто не выстрелил в одинокого всадника. В ста шагах от наших линий он повернулся и двинулся параллельно римским шеренгам, с невозмутимым видом глядя на тысячи, тысячи и тысячи собранных нами людей. Однако они не интересовали его, и он явно старался кого-то найти. Лишь когда он оказался прямо напротив римских соединений на левом фланге, я наконец узнал его и понял, кто это и кого он ищет.

Это был Скилла.

Его лошадь замедлила бег, как только в поле его зрения попал небольшой лес штандартов вокруг Аэция и его военачальников. Скилла жадно всматривался, словно охотясь за мной, и я с ужасом и какой-то фатальной обречённостью поднял руку. Он заметил этот жест, и я снял шлем, чтобы он окончательно узнал меня. Он остановил своего коня и показал, что нам следовало бы сейчас возобновить поединок. Я увидел, как он усмехнулся, и его зубы ослепительно сверкнули на смуглом лице. Однако потом он круто развернулся и галопом помчался к своей линии, заняв место на гуннском правом фланге. Мы опять очутились один напротив другого. Воины из его нового отряда засмеялись.

— Кто это был? — полюбопытствовал Аэций.

— Друг, — не подумав, ответил я и сам удивился своим словам.

Но кто понимал меня лучше этого человека, тоже хотевшего обладать Иланой? Кто лучше его знал, чего я действительно стою, чем этот гунн, с которым я столь часто сражался?

Аэций нахмурился, услышав мою реплику, и пристально посмотрел на меня, словно впервые видел и хотел навсегда запомнить. Затем он кивнул Зерко, и карлик наклонился, чуть не свалившись с лошади под тяжестью огромного меча Марса, стянутого ремнями. Генерал нагнулся, чтобы взять меч, и его мускулы напряглись, когда он поднял оружие высоко над головой. Десять тысяч лиц обернулись к нему, а после, когда весть разнеслась по флангам, их примеру последовали ещё десятки и сотни тысяч. Наконец-то нам дали сигнал! Даже гунны зашевелились, и я понял, что они тоже увидели его — их украденный талисман. Я мог себе представить, как Аттила приказал своим сторонникам запомнить это длинное чёрное лезвие, тускло мерцавшее на солнце. Наверное, он сказал, что человек, который вернёт его назад, получит золото и его количество будет равно весу меча. Вслед за этим под стук барабанов длинные линии римской и союзнической пехоты подняли свои щиты и дружно взмахнули ими, выдвинувшись вперёд и как бы замкнув покачнувшиеся ряды. Наше крыло пошло в атаку.

Я привстал в седле вместе с военачальниками, чтобы лучше рассмотреть поле боя, и увидел, как группа союзников последовала за нашими рядами, держась чуть поодаль, на безопасном расстоянии. Меня восхитил чёткий ритм, море голов, равномерные взмахи копий и блестящие шлемы промаршировавших около нас полков. Вслед за ударами барабанов до нас донеслись скрип кожи, бряцанье снаряжения и гулкая поступь сотен тысяч ног. Казалось, громадное ощетинившееся чудовище наконец пробудилось и выбралось из пещеры. Оно пригнулось к земле всей своей массой и с вызовом уставилось на врага. Когда мы приблизились к низкому холму, который Аэций собирался захватить, стоявшие напротив нас остготы мгновенно исчезли из виду. Однако, поднимаясь, мы услышали громкие выкрики и шум на дальней стороне, потом они сменились долгим пронзительным звуком, похожим на визг и клёкот тысяч орлов. Мы с ужасом поняли, что наши враги овладели холмом и очутились на его гребне раньше нас. Наши барабаны удвоили ритм, а подразделения пустили коней рысью и помчались во весь опор. Я выхватил меч, его лезвие заскрежетало о ножны. Окружавшие меня офицеры тоже обнажили мечи. В поле нашего зрения находился только зелёный дёрн на мягком пологом склоне, однако поступь готской пехоты была столь гулкой и тяжёлой, что все мы почувствовали, как задрожала земля.

Затем небо потемнело от выпущенных стрел.

Как мне описать это зрелище? Никто прежде не видел ничего подобного и вряд ли увидит когда-нибудь в будущем. Казалось, ураганный ветер разметал и обрушил на нас целые стога сена, накрыл куполом свистящей древесины, затянул в водоворот налетевшей саранчи, разрывавшей воздух. Легионы неловко переформировывались на ходу, воины подняли свои овальные щиты над головами, но не успел отшуметь первый ураган стрел, как вдогонку ему полетел другой, а потом третий, четвёртый... Непрерывный сплошной поток.

Стрелы ударялись о щиты с грохотом, похожим на стук сильного града, кто-то кричал, а кони били копытами, когда снаряды проникали сквозь щели и находили свою цель. Один из них попал в моего коня, выбил меня из седла, и я опрокинулся на землю, где рядом с упавшими солдатами торчали древки копий. Я сильно ушибся, оцепенел и на первых порах не мог понять, что со мной случилось. Затем на нас обрушился новый шквал стрел, каким-то чудом обошедший моё распластавшееся тело. Дикое ржание моей лошади свидетельствовало о том, что стрелы вонзились в её шею и бока. Наконец я смог вздохнуть и стал понемногу приходить в себя. Дёрнулся, потянулся за щитом убитого воина и прикрылся им как раз в тот момент, когда в мою сторону опять полетели стрелы. Сколько их успели выпустить в эти первые минуты? Миллион? И всё же это была лишь прелюдия к кровавой бойне бесконечного дня.